— А ближайшая — это как раз где живу. — пожал плечами Репейка. — У Тыри есть пара кобылок на продажу, и не дорого просит — свое бы вернуть.
За спиною осталось то, что некогда было оградой постоялого двора, впереди лежала пыльная дорога.
— Ты хоть верхом-то умеешь? — спросил витязь, безуспешно пытаясь представить себе дурачка в седле.
— А что там уметь? — удивился тот. — Не мне же — коню ноги переставлять.
— Хм, в седле сидеть — не то, что на печке. — предостерег Велигой.
— А разве на коне другим местом сидят? — распахнул глаза дурачок.
— Да нет, тем же самым, — пояснил витязь, — только вот по другому. Будешь на коне, как на лавке рассиживать, потом месяц вообще не сядешь… хм, на то, что ниже спины. Ну да ладно, авось научишься.
Некоторое время шли молча. С неба нещадно жарило солнце, Боги сегодня явно перестарались, в сухом, горячем воздухе над придорожными камнями дрожало марево. Велигой разумно решил не надевать броню, только меч привычно закинул за спину, остался в рубахе, шитой петухами, вокруг головы повязал, придерживая волосы, плетеный кожаный ремешок. Серка вел в поводу — негоже восседать верхом, когда твой спутник пешком шлепает. Репейка шагал широко, загребая босыми ногами дорожную пыль, за спиной болтался дорожный мешок, полный, как и переметные сумы на Серке, всяческой снеди.
В раскаленном воздухе роями носились толстые слепни, жалили почище стрел, поля и рощи вокруг звенели птичьими трелями. В небе — ни облачка, но Велигой точно знал, что погода — штука коварная, для того Боги ее и придумали, чтобы люди не зевали. К вечеру, или, по крайней мере, не позже завтрашнего утра будет дождь. И голова опять разболелась — последствие лихого удара печенежской палицы. Лет пять уж прошло, а все равно, к перемене погоды трещит, как лавка под задом, дождь не хуже любого волхва предсказывает. Еще в Киеве ходил к Белояну, советовался. Медведеподобный волхв долго щупал голову, сопел, хмыкал и гыкал, набрал по скрыням какой-то дряни, сделал настойку, велел пить эту гадость при первых же признаках боли и наказал голову беречь любой ценой, хоть два шлема надевать, потому как стукнут хорошенько еще разок — и все, станет во, как Репейка. «Врешь, медвежья морда, — подумал тогда Велигой, — я еще с тобой по части крепости башки потягаюсь…» Однако настойку с тех пор всегда возил с собой.
Репейка украдкой поглядывал на своего спутника. Видел, как снял с пояса баклажку, морщась отхлебнул, повесил обратно. Какой все-таки богатырь, подумал дурачок. Не то, чтоб уж очень огромен — видал и побольше, — вон, Илья Муромец через весь проезжал, так издали подумали, что воз сена катят — но и Велигой в плечах широк, весь налит молодой силушкой, под рубахой перекатываются горы мышц. И в то же время гибкий, в движениях плавен и быстр, как истинный боец, потому как при такой мускулатуре такую точность и подвижность не наработать ни в кузне, ни за сохой, ни плотницким топором, а лишь непрестанными воинскими упражнениями.