Я пил за жизнь и за «лэ хаим» и снова пытался убедить себя, что все путем. Ведь, в конце концов, если вернуться к началу этой истории, то с чего все началось? Выброшенный на пенсию в 2300 дубовых подполковник ФСБ, вспоминая дела, которые он вел, решил на свой страх и риск возобновить расследование, которое он не закончил на службе. Правильно? Нет, неправильно. Давай начистоту. Выброшенный на пенсию в 2300 дубовых подполковник ФСБ, вспоминая дела, которые он вел, решил наверстать упущенное и сорвать большой куш, а конкретно – несколько лимонов. И если на этом пути его угораздило влипнуть в большую контртеррористическую игру и при этом еще втюриться в какую-то каланчу и вертихвостку с длинными ногами и омутом зеленоглазья, то it came with the territory – это, как говорят тут американцы, приходит вместе с территорией. И нехер по этому поводу комплексовать, а нужно отрезать эту Полину, взять себя в руки и спокойно идти к намеченной цели. В конце концов, все бабы продаются, разве не так? Так! Покажите мне женщину, чью любовь нельзя купить, – нет, покажите хоть одну! Тысячи женщин стоят на Тверской и Садовом кольце, их любовь стоит не больше сотни долларов. Другие продают себя в клубах и казино, третьи – в борделях, а остальные – так, в розницу, где придется. И не говорите мне о порядочных женщинах, порядочные – это те, что обходятся нам на порядок выше, только и всего…
Однако и эти рассуждения, и настоящий французский коньяк не помогали. По ночам мне стали снова сниться кошмары, правда, не чеченские. Теперь мне снились Берман и Жандарев из телепрограммы «Без протокола», они расстреливали меня цитатами из моей рукописи, крича, что это порнография и что «Идущие вместе» должны мою рукопись сжечь, как книги Сорокина. А когда я пытался спорить, Берман и Жандарев обрывали меня, как на допросах в гестапо: «Здесь мы спрашиваем!», и добавляли самодовольно: «И этого уже не изменишь!» И я стал снова просыпаться в холодном поту и с колющей болью в сердце и, сидя на кухне с рюмкой коньяка, думать: а на хрена я пишу свои заметки и зачем их публиковать…
Но оказалось, что даже эти терзания – ничто по сравнению с теми, которые я стал испытывать, когда Полина и Глен, подав заявление на брак, переселились ко мне.
Блин, вот как, оказывается, нас может достать женщина!
Нет, я уже не мог сидеть дома и стучать на своем ноутбуке. Зачем? Что я хочу доказать? Что и в 56 можно стать Мартином Иденом, преодолеть все и вся, выйти на поле и сыграть за тридцатилетнего или даже против тридцатилетних. Но так ли это? Беня Крик мог переспать с русской женщиной, и русская женщина оставалась им довольна – но сколько было тогда Бене Крику? Мной тоже были довольны некоторые женщины, но что сказали бы женщины о Бене Крике, доживи этот Беня Крик до моих лет? И вообще, какой, к черту, роман?! Разве можно стать писателем в 56 лет? Толстой в этом возрасте вообще бросил писать, а Хемингуэй, который жил вот тут, рядом, на Кий-Весте, застрелился, когда ему стукнуло 62…