— А говорите, заурядное самоубийство. Надеюсь, не все следы затоптаны.
— Обижаете, Анатолий Семенович, — выпятил губы лейтенант. — Опечатали, как полагается. Мы ничего не тронули. Можно сказать, даже не входили… Только труп сняли…
— Это заметно, что не входили. Когда вы прибыли на место?
— Сразу же после звонка охранника. Звонок поступил в отдел в десять двадцать, а в десять пятьдесят мы уже были на месте происшествия.
— Где задержали девушку?
— Ее вытащили из квартиры. Сторож случайно знал ее домашний телефон.
— Случайно? Хм. Странно… Что она говорила? Отпиралась?
— Нет. Сразу во всем призналась. Но, по-моему, девушка была не в себе. Сначала говорила, что она здесь ни при чем, а потом стала уверять, что Вороновича довел до самоубийства один ее знакомый, которого милиции никогда не найти. После этого начала нести какую-то околесицу, что якобы этот ее знакомый выдавал себя за Владимира Новосельского, агента Самарской компьютерной фирмы «Интел электроник», а на самом деле был английским моряком, и что якобы девушка познакомилась с ним в Ирландии в тысяча шестьсот двадцать восьмом году. Прикиньте, Анатолий Семенович!
— Действительно, какой-то бред, — согласился следователь.
«Мы с вами встречались», — звенело в ушах, когда колымагу Вороновича заносило на поворотах, и Инга, отчаянно труся, вжималась в продавленное сиденье. От Вороновича опять несло перегаром, но он плевать хотел на ГИБДД. А ГИБДД плевать хотело на него, и по странному стечению обстоятельств их пути никогда не пересекались.
«Встречались, ой встречались!» — дребезжало в расшатанных окнах, когда Воронович ударял по тормозам перед очередным светофором, и пассажирка готова была провалиться при виде автоинспектора, косившегося в их сторону.
Но дудки! Не так уж и много Инга прожила, чтобы не помнить всех тех, с кем она действительно встречалась. А прожила она всего девятнадцать. Неужели только девятнадцать? Царица небесная! А ведь кажется — целую жизнь. Инга давно себя чувствует пятидесятилетней старухой. Она все познала, все изведала, все вкусила. Кое-чем успела пресытиться, и теперь свое прошлое не может вспоминать, не отплевываясь. Будущее также не сулило ничего светлого, и от этого в груди змеилось два извечных неразлучных спутника: уныние и тоска. А ведь у нее под глазами уже наметились первые морщинки, а в глазах — при пристальном взгляде — уже можно заметить преждевременную усталость. И виновник тому — это обрюзглое и вечно пьяное животное, выворачивающее в данную минуту руль своего разболтанного «Москвича».