— О чем?
— Ну, что у половцев стрелы кончились, и теперь они пускать токмо изредка станут?
Олег вздохнул, помолчал, думая о том, стоит ли открывать мальчишке глаза, потом решился:
— Видишь, вдалеке конница половецкая идет?
— Да, дядя Олег.
— Идет спокойно, не торопясь. Отдыхает, можно сказать. А мы с сотоварищами весь день то в их сторону скачем, то обоз нагоняем, потом опять от малой силы половецкой избавляемся, потом опять нагоняем. У нас, Одинец, этак к сумеркам сил не останется ложку держать, не то что сечу серьезную вынести. Да и лошади все запыхаются. Так что не стрелы они берегут. Они нас выматывают, чтобы к вечеру главной силой и прихлопнуть.
— А что делать, дядя Олег?
Это был серьезный вопрос — что делать? Рассчитывать на уставших не менее его самого охотников смысла нет. К сумеркам они не то что сопротивляться — они смерть с радостью примут, только бы покой обрести. Магию использовать, чтобы отвести глаза от такого огромного сборища людей и добра, — тоже тяжеловато. К тому же Ворон предупреждал, что в степи — своя магия, и особо учеников ей не учил. А может — сам знал не лучшим образом. Предупреждал только, что в степях ни в коем случае не стоит беспокоить Белого змея, хранителя безлесых угодий.
— Захара мне найди, Одинец. Немедленно!
Старший из суравских охотников примчался через полминуты — судя по тому, то у его плеча кольца брони расползлись и снизу выпирала сложенная тряпица, мужику уже досталось от настырных степных стрелков.
— Что скажешь, воевода? — с хрипотцой спросил он. — Придумал чего, али в последний путь готовиться присоветуешь?
— Слово я знаю нехорошее, Захар, — скинув рукавицу, отер лицо ведун. — Сорок сороков бед на нашу проклятую голову.
— Нешто нам этой напасти мало? — указал в сторону половцев, готовящих новую атаку, старшой.
— Так ведь степь одна, Захар…
— То верно… колдун, — кивнул мужик.
— Волосы мне нужны и слезы. Того, кто на этой земле родился. И огонь открытый.
— Ну, волосы у пленницы любой срезать можно. И слезы… Токмо куда я их соберу?
— На тряпицу любую, — облизнул пересохшие губы Олег. — Пусть в начале обоза огонь кто запалит. Одинца послать не могу. Он, сам видишь, ныне однорукий. Как огонь, волосы и слезы приготовишь, за мной посылай. Авось, успею, пока рать мимо не пройдет.
— Попробую, воевода, — вздохнул мужик. — Ныне на тебя вся надежа.
— Коли половцы прорвутся, как я одной лапой отбиваться-то стану? — вдруг высказался мальчишка. — Да еще левой!
— А каково бабам нашим приходится, коли нам их защитить не удается? — покосился на него Олег. — Нам хорошо: сгинули, коли слабы оказались, в сече — и никаких печалей. А им терпеть. Вот и побудь маленько в их шкуре. Вкуси, так сказать, разницу.