Колдун пожертвовал для гостя короб из-под остатков ящерной шкуры, который стараниями ведуна и благодаря щедрости хозяина очень быстро наполнился почти до краев. Такого количества колдовских заготовок Олег не имел никогда за всё время пребывания в этом мире. Да оно и понятно: не с руки скитальцу заготовками заниматься. Там травин немного нарвешь, там перья или шкуру брошенную змеиную подберешь — тем изыскания и заканчивались. Не повесишь же лягушачью шкурку или мышиные хвосты под седлом сушиться — случайные встречные или селяне из проезжей деревеньки могут и не понять.
— Благодарю, уважаемый, — поклонился Середин. — Не знаю, как бы обошелся без помощи твоей.
— А и не надо обходиться, — небрежно отмахнулся хозяин. — Коли ты с ласкою, то и я с добром. Однако нам бы не припоздниться…
Он быстро вышел из погреба, захлопнул дверь, провел по ней ладонью, бормоча тайные слова, затем побежал дальше и остановился на пороге, подняв глаза…
— Чуть не опоздали, колдун Олег, — облегченно вздохнул он. — Вон, глянь. Северная звезда всего чуть-чуть до ветки расщепленной не дошла, что я специально на сарае поставил. Иди, садись во дворе. Я платок и угли принесу. Под небом обряд проводить надобно. Луна на себя твой лик примет, дабы назад вернуть, как этот потеряешь. И смотри, седьмую ночь на дворе проводи! Не то вовсе без лица останешься!
Бади аз-Заман убежал. Олег прогулялся по еще горячему после долгого дня двору, сел по-турецки возле чаши с водой, от которой веяло хоть какой-то прохладой.
— А-а, северянин… — обрадовался хозяин, выходя из дома с большим черным мешком. — Так тебе сей обряд ведом? Ну, тогда и пояснять нечего.
Он открыл мешок, деловито выставил по сторонам от гостя четыре бронзовые пиалки с резным дном, сыпанул в них уголь, отошел к достархану и стукнул кулаком по ближнему столбу. Над двором покатился звонкий металлический звон.
— Это чтобы невольники не высовывались, — пояснил он. — А то вечно кто-то из стада высовывается в неподходящий момент.
— Не боишься помогать бывшему рабу? — не выдержал Олег. — Вдруг и свои на свободу захотят?
— Тому, кто сам за себя борется, и помочь не грешно, — вполне серьезно ответил чародей. — А кто выю подставляет, на том ездить положено, а не помогать. Замолчи, отвлекаешь.
Бади аз-Заман омыл лицо из чаши, опустился на колени, стукнулся лбом о пыльную землю:
— Всевидящий и милосердный, тебя о прощении молю, ибо труд мой грешен. В тебя одного верую, тебя о снисхождении молю. Не по сомнениям душевным, а лишь хлеба насущного ради…
Чародей поднялся, снова омылся из чаши, повернулся к беглецу: