Наконец Георгий добился своего. Он стоял, прислонившись к выщербленной стене, машинально смотрел на ближний вагон, и в голове все крутилось: «Как?»
Вагон перед глазами вдруг вздрогнул и поплыл. Орловский подумал, что от крепкого самосада и переживаний закружилась голова, но тело само метнулось к тамбуру, и свободная от поклажи рука вцепилась в поручень.
Посадку, как очень часто бывало в последнее время, решили не объявлять.
Или, скорее всего, это просто никому не пришло в голову.
Выступили рано утром. Еще раньше вперед на рысях ушла конная разведка. Другие разъезды двинулись в стороны, образуя боковые дозоры.
Потом грянул Егерский марш, и под его бравурные аккорды пришел черед главных сил. Аргамаков хорошо помнил слова Наполеона, что русские одерживали победы благодаря превосходной военной музыке, и всегда старался вдохновить ею и своих бойцов, и окружающих людей.
Звук труб и флейт бодро разливался в воздухе, веселил сердца, говорил, что еще не все потеряно в мире…
В голове колонны сразу за оркестром мерно двигалась первая сводная рота капитана Мартынова, затем – штаб, следом пулеметная рота, артиллерия, вторая сводная рота, большой обоз, в который затесались оба броневика, офицерская рота подполковника Люденсгаузена-Вольфа и замыкающим – эскадрон.
Над землей стлался утренний туман, который еще не был пробит солнцем. Винтовки, шашки, шинели, седла покрылись росой, но свежесть бодрила, люди и кони шли бодро, и даже автомобили исправно пыхтели, не думая ломаться.
Впрочем, последние подводили отряд столько раз, что веры им не было никакой, и потому часть имущества перевозили по старинке на повозках.
Жители прощально махали, мальчишки бежали вслед до околицы – словом, все было так, словно не случалось никакой катастрофы и народ по-прежнему любит армию, а та продолжает бессменно стоять на страже родины.
Где те благословенные времена?
За околицей Аргамаков привычно придержал коня, пропуская отряд мимо себя. При виде его ладной фигуры люди поневоле подтягивались, стараясь произвести благоприятное впечатление, показать, что он может быть уверен в них до конца, когда бы этот конец ни наступил.
За двадцать лет службы полковник научился в совершенстве чувствовать подчиненных, и теперь сквозь многодневную усталость и тщательно скрываемое отчаяние в душу пробилась невольная гордость за этих людей, сумевших во всеобщем развале сохранить в себе человеческое. Было немного жаль, что их так мало, но в то же время лучше иметь немногих, в ком уверен, чем обилие тех, кто в считанные дни из организованной массы на глазах превратился в неуправляемую толпу.