― О, я как счастлива, ― сказала она со вздохом.
― Правда, любимая? ― спросил я, лаская мягкий шелк ее волос.
― Я хотела бы только, чтобы мы могли жить так вечно. ― И она любовно прижалась ко мне.
Может быть, именно глубина чувства и вызывала во мне иногда страх, и нередко, в экстазе момента, я задерживал дыхание и задумывался над тем, как долго это может длиться. А когда тополя стали золотистыми и над долиной снова повис судорожный вздох отчаяния, мои страхи возросли. Небо все сплошь сверкало зимними звездами. Их блестки мерцали ясно и холодно. И я знал, что где-то под этими звездами спит Локасто. Но был ли то сон живого или мертвого? Вернется ли он?
Два человека пробирались по скованной зимой равнине. В подавляющей обширности ее очертаний они казались маленькими черными муравьями. Один из них, руководитель, отличался крепким сложением и могучей силой, в то время как другой был мал ростом и сухопар, из той породы, которая цепляется за жизнь, как вошь, в то время, когда лучшие люди погибают.
По обеим сторонам замерзшего озера, по которому они шли, тянулись холмы, поросшие суровыми соснами, поднимавшимися с погребальным видом к прорезанным скалами снегам. Над ними застыло бурное фантастическое море гор, вздымавших множество грозных утесов-клешней к пустым небесам. Небо было воскового серого цвета, холодное, как труп. Снег расстилался девственным покровом, на котором не было заметно следа зверя или птицы. Отмеченная смертью страна простиралась в безотрадном одиночестве и безмолвном величии.
Маленький человек прокладывал дорогу, и с каждым шагом погружался в снег почти по колено, однако, всякий раз снова с трудом вытаскивал ногу и нырял вперед. Ремни лыж, зазубренные льдом, жестоко впивались в него. Мускулы ног ныли, не переставая, как бы зажатые в клещи. Он устало подвигался вперед, так что казалось, будто он спотыкается на каждом шагу и с трудом удерживает равновесие.
― Шевелись что ли, проклятый карлик, двигайся! ― рычал большой человек из-за морозной бахромы своей дохи. Маленький человек вздрогнул, как бы оживленный электрическим током. Его дыхание дымилось и почти свистело, вырываясь на ледяной воздух. При каждом мучительном вздохе его грудь вздымалась. Он хлопал себя по груди руками в варежках, чтобы уберечь их от замерзания. Под капюшоном его дохи образовались большие сосульки, свисая до волос бороды, как у моржа, а глаза, густо запорошенные инеем, выглядывали с пугливым страхом загнанного животного.
― Будь ты проклят, будь ты проклят, ― охал он, однако снова вытащил свои свинцовые лыжи и поплелся дальше.