Воронцову было неудобно лежать на спине, на связанных за спиной руках, под палящим солнцем. Но он так долго лежал без движения, будто умер или впал в беспамятство. Только крупные капли пота, выступавшие на лбу и заливавшие глаза, показывали, что он жив.
Наконец он грузно пошевелился, как медведь, лег на бок и вдруг громко и почти весело проговорил:
– Эх, кваску бы сейчас испить! Холодного. Хлебного. С изюмом!
И со стоном вздохнул, опять перекинувшись на спину.
Все промолчали. Только Семен Воробьев, ехавший рядом с телегой, тоже вздохнув, сказал:
– Нет, видно, отпил ты свой квас, Констинктин. Не будет, видно, тебе больше ни квасу, ни первачку. Отошла коту, как говорится, масленица, настал великий пост…
Воронцов покосился на него крупным, лошадиным глазом.
– Эх, попался бы ты мне, папаша! – сказал он задумчиво. – Я бы из тебя сделал… барабан!
– Знаю, – усмехнулся Воробьев. – Знаю это все, прекрасно знаю. Да, видно, неспроста не дал бог свинье рог. Для того и не дал, чтобы она лишнее не озоровала…
Венька Малышев встрепенулся, поднял голову, подъехал к телеге и велел прекратить разговоры.
– Для чего ты пристаешь к нему? – спросил он Воробьева.
– А для чего он сам меня затрагивает? – почти по-детски обиделся Воробьев. – Я ему все-таки не мальчик. И я ему ничего не говорю. Я ему только говорю, поскольку он пострадал из-за бабы, пускай в таком случае помалкивает…
– И ты помалкивай, – строго посоветовал Венька Воробьеву. И, поглядев на Лазаря Баукина, кивнул на Воронцова: – Надо бы его, пожалуй, развязать?
Лазарь, возвышавшийся на игреневом белоногом жеребчике, пожал плечами: дело, мол, ваше, вы начальство, глядите, как будет лучше, а мне все равно.
– Уйдет! – зашипел, зашептал Воробьев. – Шуточное ли это дело развязать! Уйдет, в одночасье уйдет! И тут же всегда, – он оглянулся на разросшийся по сторонам тракта и колеблемый легким ветром кустарник, – тут же всегда нас могут встретить его компаньоны. Они уж и сейчас, наверно, про все прослышали. У него ведь банда-то какая! И все на лошадях…
– Развязать! – приказал Венька.
Мужик, сидевший на передке телеги, опасливо оглянулся на Воронцова.
– Ну-к что же, давай-ка я развяжу тебя, Константин Иваныч. Велят, стало быть, надо развязать.
Однако он не смог развязать туго стянутые ременные узлы.
Венька строго взглянул на Воробьева:
– Ножик!
Воробьев отогнул полу форменной гимнастерки, покорно вынул из кармана брюк свой большой, остро наточенный складной нож, которым резал на привалах хлеб и мясо. Но сам не взялся разрезать ремни, протянул нож Веньке.