Но рядом с восторгом и силой, должен вам сказать, всегда была скрытая печаль. Весь Урук служил мне, но никогда я не мог забыть, что я одинокий человек, возвысившийся, но все равно одинокий. Может, такое чувство свойственно всем. Не знаю. Мне кажется, что все остальные связаны какими-то близкими узами с женами, сыновьями, друзьями, приятелями. А я, у которого никогда не было брата, кто едва знал своего отца, кто был отделен от своих приятелей по играм ростом и силой, теперь как царь был отрезан, словно непроницаемыми стенами, от обыденного потока человеческого общения. Труд днем, пиры вечерами и женщины ночью были моим утешением за муки одиночества. Особенно женщины.
Мой управляющий царскими наложницами с большим трудом мог угодить моим потребностям. Когда бродячие племена пустыни приходили в Урук на рынок, они приводили мне своих девушек, смуглых, длинноногих, с темными тенями вокруг глаз, с яркими и полными губами. Когда в городе подписывались брачные договоры, невест сперва приводили ко мне, чтобы я взял их прежде мужей, дабы осенить их божественной благодатью. Если жена одного из моих советников понравилась бы мне, ее муж привел бы ее ко мне на ночь безропотно. Никто не говорил ни слова против меня. Никто не смел, да и не стал бы. Я был царь, моя сила равнялась силе владыки небес. Я не видел ничего плохого в том, что я делал. Разве это не было моим отличительным правом, как царя, героя, пастыря народа? Мог ли я поступить иначе, когда мое желание терзало меня столь неутолимо? Вино, пиво, музыка, пение тех ночей! И женщины, женщины. Их сладкие губы, гладкие бедра, колышущиеся груди! Я никогда не отдыхал. Я никогда не останавливался. Биение барабана во мне было неутомимо и безжалостно. Днем я вел своих людей на строительство стен или на военные игры, пока глаза их не мутнели, а тела не падали от усталости, а ночью я был ревущий огонь пожирающий сухую траву лета.
Я никогда не уставал. Урук начинал уставать от меня, но я этого пока не знал.
Приближался новый год, а вместе с ним снова время Священного Брака. К тому времени я правил Уруком год и несколько месяцев. Сегодня ночью богиня раскроется для меня во второй раз. Я совершил ритуалы очищения. Я размышлял в тишине в домике Думузи, и когда пришел вечер, меня отвезли традиционным путем на лодке, к моей богине.
Когда я высадился на той же пристани, где разбил войска Акки, и прошел в город сквозь ворота в стене, которую я сам, собственными руками построил, я почувствовал прилив гордости за то, что мне удалось свершить. Я воистину чувствовал себя божеством. Не просто кем-то, в чьих жилах течет божественная кровь, но действительно богом, носящим двурогую корону, идущим по облакам во всем своем великолепии. Грешно ли мне было чувствовать такую гордость? Я пришел из изгнания, чтобы принять корону. Я починил каналы. Я сокрушил самого сильного противника. Я построил стены Урука. А мне не исполнилось еще двадцати. Разве это не божественные деяния? Разве не было у меня права гордиться?