— Ты вернешься? Для тебя — каждую ночь по десять женщин. Для меня — одна ночь. Одна эта ночь в году, Гильгамеш.
Я вдруг стал меньше ее бояться, слыша, как она старается таким образом разбудить во мне жалость.
— Ах вот оно как. Инанна? Никого-никого? И так весь год?
— А кто, кроме бога, может касаться богини, как ты думаешь?
Я осмелел. Я посмел даже пошутить немного, подразнить ее.
— Даже тайком, потихонечку нельзя? — спросил я игриво. — Какой-нибудь здоровенный, похотливый раб, потихонечку призванный в храм в самую темную стражу ночи…
В ней вспыхнул гнев. Она прижала кулаки к груди. Пальцы ее скрючились и напоминали когти.
— И ты посмел сказать такую мерзость под кровом самого храма?! О, стыдись! Стыдись, Гильгамеш!
Потом она смягчилась. Все еще похожая на кошку, она снова мурлыкала, приподняла согнутую в колене ногу и ступней потерла икру другой ноги. Чуть мягче она сказала:
— Есть только ты, только одна ночь в году. Клянусь тебе в этом, хотя я чувствую себя оскверненной, оттого что должна клясться тебе в чем-то. Но у меня — только ты. И я еще не готова отпустить тебя. Ты останешься? Ты останешься еще немного? Ведь у меня есть только одна ночь, эта единственная ночь в году.
— Дай мне сперва очиститься под дождем, — сказал я.
Какое-то время я стол перед храмом, омытый дождем зари. Потом я вернулся к ней. Кошка или змея, жрица или богиня, я не мог ей отказать, не мог, если только в одну ночь в году ей дано было познать объятия. А дождь, смыв с меня усталость и пот, снова пробудил мои силы и желание. Я не мог отказать ей. Я хотел ее, я вернулся к ней…
В самом начале нового года мне приснился сон, который я никак не мог разгадать. Позже в ту же ночь мне приснился другой сон, такой же непознаваемый.
Я очень беспокоился, что так мало мог понять в этих снах. Боги часто разговаривают с царями, когда они спят, и возможно, мне таким образом рассказывали что-то важное для благополучия города. Поэтому я отправился в храм Ана и рассказал свои сны моей матери, мудрой жрице Нинсун.
Она приняла меня в своих покоях. Плащ на ней был черный, отороченный внизу широкой каймой бусин, золотых и гранатовых. В ней, как всегда, были удивительные спокойствие и красота. Все может быть в хаосе, но она всегда пребывала в мире и покое.
Она взяла мои руки в свои маленькие прохладные ладони и держала их некоторое время, улыбаясь, ожидая, что я заговорю первым.
— Прошлой ночью, — сказал я, — мне снилось, что на меня нашло чувство великого счастья, и я вышагивал, полный восторга, среди прочих молодых героев. Спустилась ночь, и звезды зажглись на небесах. И вот, когда я стоял под звездами, одна из них рухнула на землю, та самая, что несла в себе сущность небесного отца Ана. Я пробовал поднять ее, но она была чересчур тяжела. Я пробовал хотя бы сдвинуть ее, но не мог. Весь Урук столпился вокруг и смотрел. Простой люд толкался, чтобы увидеть. Люди благородного рода падали на колени и целовали землю перед звездой. А меня тянуло к ней, словно к женщине. Я надел головную повязку с кружком для ношения тяжестей, напрягся и с помощью молодых героев взвалил звезду на себя и понес ее к тебе, мать. И ты мне сказала, что эта звезда — мой брат. Вот какой был сон, и он меня смущает.