По ту сторону завала стояли все парламентеры, направленные нами, а рядом с ними офицер в темной фуражке, в белой маскировочной куртке с нарукавной повязкой Красного Креста и высокий солдат с госпитальным флагом. Еще несколько солдат в касках с тяжелыми ранцами на плечах держались поодаль.
Когда мы подошли, рыжий обер-лейтенант шагнул вперед, козырнул и так же негромко, как накануне докладывал о капитуляции форта, сказал:
– Генерал-майор Фрике не дал нам письменного ответа. Он посылает для переговоров господина оберштабсарцта и просит советских офицеров и майора Бехлера пожаловать в крепость.
– Значит ли это, что он капитулирует?
Оберштабсарцт, очень бледный с красными веками, говорил устало, печально и медленно, словно припоминая каждое слово:
– Генерал Фрике просит русское командование о великодушии. В крепости две с половиной тысячи раненых. Большинство находится в помещениях, недостаточно укрытых. Генерал просит прекратить артиллерийский обстрел и бомбардировки с воздуха. Мы больше не в состоянии сопротивляться.
– Значит, вы капитулируете?
– Я не уполномочен говорить о капитуляции. Я врач. Я думаю прежде всего о раненых. Я тоже прошу о великодушии, о сострадании. Генерал Фрике разрешил мне сказать, что крепость не будет вести огня. Не может вести. У нас иссякли снаряды. Но я не вправе говорить о капитуляции. Я только прошу о милосердии. Я передаю слова генерала: он приглашает советских офицеров и немецкого майора.
Когда я перевел капитану, тот пожал плечами.
– Ну что ж. Если так, то пошли. Связисты! Тяни провод за мной.
Галине я сказал, чтоб отвела парламентеров и их спутников в штаб. Выяснилось, что солдаты в касках были просто перебежчиками. Оберштабсарцт отказался идти с ними вместе: это дезертиры. Я уже стал отдавать Галине планшет с документами, ведь как-никак собрался в «логово зверя». Но она густо покраснела, глаза угрожающе порозовели и увлажнились.
– Почему я опять в тыл? Он же с переводчиком. И майору Непочиловичу нужно вернуться в город, он может проводить их.
– Ты женщина! Как же ты не понимаешь, тебе нельзя идти к фрицам, которые еще не сдались.
– Почему нельзя? Почему? Ты же знаешь, что я умею с ними разговаривать.
Нельзя было продолжать спор на людях. Я отдал планшет Непочиловичу. Галина, чуть не приплясывая, повесила ему через плечо свой, и убеждала его, обиженно ссупившегося.
– Вы ведь знаете, я могу быть и переводчиком, там же переговоры будут.
Она едва сдерживала ликование и поэтому старалась быть сугубо деловой.
– А партбилет с собой?
– Оставить! Все – как в разведку, никаких документов.