Анжелика округлила глаза.
– Похоже на него.
– Не знаю, мама, – с жаром возразил Альфи. – Не следует спешить с выводами. В этом может быть смысл. Возьми, к примеру, Эдисона.
Анжелика потрепала сына по руке.
– Ты, как твой отец, всегда стремишься всем найти оправдание. Ну да ладно, это хорошая черта. Сам ты, по крайней мере, практичный человек, обеспечиваешь свою маленькую Маргарету. – Анжелике нравилось звучность этого имени и, говоря о дочери Альфи, она всегда называла ее полным именем, никогда «Мег». – Она не живет в трущобе, или почти трущобе, как бедняжка Фредди.
– Да, да, мне так жаль Фредди, – согласилась Флоренс. – И всегда было жаль. Он кажется таким… – она поискала слово, – таким отрешенным. А иногда чересчур эмоциональным. Конечно, я давно его не видела. Он сильно изменился, Пол?
– Он вырос, – сухо ответил Пол.
– Господи, это я знаю. Ему уже шестнадцать. Я имела в виду…
Она не договорила, так как вошла служанка с подносом и поставила его на столик рядом с софой. Сэндвичи, кексы, шоколад, кофе и чай заставили всех забыть про Фредди.
– Бери, Пол, – сказала бабушка, – ты должно быть проголодался, пока катался на коньках.
Пол взял тарелку. Ему хотелось уйти и побыть одному, но они сочли бы грубостью такое нарушение ритуала чаепития.
Он покривил душой, сказав, что в доме тети Хенни не говорят ни о ком в отдельности. Она всегда спрашивала, как дела у мамы и, он был уверен, не из пустого любопытства, а с глубоким сожалением. Он вспомнил похороны деда. Всю службу в синагоге две сестры просидели на расстоянии друг от друга, не обменявшись ни единым словом, но наверняка страдая от того, что не могут поговорить.
Он снова и снова задавался вопросом, что делает людей одной плоти и крови, воспитанных под одной крышей, такими разными. Фредди, например, никогда не будет похож ни на мать, ни на отца. И много других вопросов, не возникавших ранее, не давали Полу покоя.
Больше всего его тревожило то, что став взрослым – как только что сказала его мать, правда в иной связи – он должен был бы лучше разбираться в самом себе и своем отношении к людям. Он часто думал об этом глубоком старике, дяде Дэвиде, который сейчас угасал, постепенно впадая в маразм, в доме для престарелых. Пол, появившийся на свет уже на закате его жизни, никогда подолгу не разговаривал с ним, но ему почему-то казалось, что дядя Дэвид был единственным, кто мог бы объяснить ему, Полу, что он из себя представляет и что из него может выйти.
Дядя Дэн был экстремистом, он вкладывал в свои суждения слишком много страсти, для него главным было дело, за которое он боролся, его идеал нового мира.