Рука холодная простерла.
Соединив нам руки, поп
Вкруг аналоя грустно водит,
А шафер, обтирая лоб,
Почтительно за шлейфом ходит.
Стою я, умилен, склонен,
Обмахиваясь «Chapeau claque'ом».[4]
Осыпала толпа княжон
Нас лилиями, мятой, маком.
Я принял, разгасясь в углу,
Хоть и не без предубежденья,
Напечатленный поцелуй —
Холодный поцелуй презренья.
Между подругами прошла
Со снисходительным поклоном.
Пусть в вышине колокола
Нерадостным вещают звоном,—
Она моя, моя, моя…
Она сквозь слезы улыбнулась.
Мы вывали… Ласточек семья
Над папертью, визжа, метнулась.
Мальчишки, убегая вдаль,
Со смеху прыснули невольно.
Смеюсь, — а мне чего-то жаль.
Молчит, — а ей так больно, больно.
А колокольные кресты
Сквозь зеленеющие ели
С непобедимой высоты
На небесах заогневели.
Слепительно в мои глаза
Кидается сухое лето;
И собирается гроза,
Лениво громыхая где-то.
1905–1908
Серебряный Колодезь
Глядят — невеста и жених
Из подвенечной паутины,
Прохаживаясь вдоль куртины,
Колеблемой зефиром; их —
Большой серебряный дельфин,
Плюющийся зеркальным блеском,
Из пурпуровых георгин
Окуривает водным блеском.
Медлительно струит фонтан
Шушукающий в выси лепет…
Жених, охватывая стан,
Венчальную вуаль отцепит;
В дом простучали костыли;
Слетела штора, прокачавшись.
Он — в кружевной ее пыли,
К губам губами присосавшись.
Свой купол нежно-снеговой
Хаосом пепельным обрушит —
Тот облак, что над головой
Взлетающим зигзагом душит;
И вспучилась его зола
В лучей вечеровые стрелы;
И пeпeл серый сеет мгла,
Развеивая в воздух белый;
Чтоб неба темная эмаль
В ночи туманами окрепла,—
Там водопадом топит даль
Беззвучно рушимого пепла.
1908
Москва