Следующие пять или шесть недель в письмах только и было рассказов, что о Святой Катарине, которая заставляла милую узницу по многу раз дрожать от испуга. Дело заключалось в том, что одна старая и слабая зрением монахиня брала кольцо в руки, приближала к глазам и даже ощупывала эмаль пальцами. «Я так боялась, что она случайно нажмет пружинку и вместо моей святой предстанет изображение еще более прекрасное, но совершенно лишенное святости».
…Мало-помалу я вернулся к своим прежним привычкам, но как могла моя натура смириться с отсутствием удовлетворенной любви! Единственным моим удовольствием были еженедельные письма, в которых моя возлюбленная призывала меня к терпеливому ожиданию, вместо того чтобы призывать к немедленному похищению ее из монастыря. Я знал от Лауры, что она очень похорошела за это время, и умирал от желания увидеть ее. Случай представился, и упустить его было невозможно. В монастыре приближался день пострижения; этот обряд всегда привлекает множество народу. Визиты к монахиням учащаются, и воспитанницы могут также появляться в приемной. В такой день я ничем не рисковал, так как легко мог смешаться с толпой. Итак, я отправился туда, ничего не сказав Лауре и не предупредив мою дорогую женушку. И когда в четырех шагах от себя я увидел ее, смотревшую на меня с немым обожанием, я чуть было не лишился чувств. Она подросла, сформировалась и стала еще прекрасней. Я не сводил глаз с нее, она с меня, и я был последним, кто покинул зал приемной, казавшейся мне тогда Храмом Блаженства.
Через три дня я получил от нее письмо. Она так ярко изобразила то наслаждение, которое получила, увидев меня, что я решил радовать ее как можно чаще. Я написал, что она будет видеть меня на мессе в их церкви во все праздничные дни. Это мне ничего не стоило, и я ничем не рисковал: узнать меня не могли, церковь эта посещалась только обитателями Мурано, и хотя, слушая мессы, я ее не видел, но я знал, что она меня видит, и ее радость становилась моей радостью.
Всякий раз я брал наемную гондолу и разных гондольеров. Я держался осторожно: мне было известно намерение ее отца заставить ее забыть меня и, имей он хоть малейший намек на мою осведомленность о месте ее заточения, он тут же отправил бы ее Бог знает куда…
Эти мои маневры продолжались уже месяц с лишним, когда я получил довольно занятное письмо от моей милой. Она сообщала, что я превратился в загадку для всего монастыря как для воспитанниц, так и для всех монахинь, не исключая самых старых. Весь клир ожидает меня: всех оповещают, когда я появляюсь, когда беру святую воду. Замечено, что я никогда не смотрю за решетку, где находятся во время службы святые затворницы, и вообще не поднимаю глаз ни на одну женщину в церкви. Старые монахини говорят, что у меня, наверное, великое горе, в котором меня утешает их Святая Дева, молодые же считают меня просто меланхоликом или мизантропом. Моя более всех осведомленная женушка очень потешается, слушая эти рассуждения, и ей забавно пересказывать их мне. Я написал ей, что раз существует опасность моего разоблачения, я могу прекратить свои визиты в монастырь. Она ответила, что худшего наказания я не мог для нее придумать.