— Я уже знаю наперед, преподобный отец, — сказал я, — что моя молодость и неопытность побудят меня часто докучать вам. Я боюсь, что покажусь в конце концов вам назойливым, но вы всегда найдете во мне внимательного и послушного ученика.
— А я вам покажусь порой излишне суровым, но боюсь, что вы мне не станете рассказывать всего.
— Все, абсолютно все!
— Позвольте вам не поверить. Вы, например, не сказали мне, где провели вчера целых четыре часа.
— Но я не считал это столь важным! Это дорожное знакомство, я сделал визит, и мне показалось, что это порядочное семейство, которое я смогу посещать, если, разумеется, вы не предпишете иное.
— Сохрани меня Бог от этого! Это очень приличный дом, в котором бывают самые уважаемые люди. Я только могу поздравить вас с подобным знакомством. Вы очень всем понравились, и там надеются, что и вы остались довольны. Мне рассказали обо всем сегодня утром. И все-таки вам не надо часто бывать в зтом доме.
— Должен ли я прекратить визиты сразу же?
— Нет, это бьшо бы невежливо с вашей стороны. Бывайте там раз, два в неделю, но не засиживайтесь. Дитя мое, вы, кажется, вздохнули?
— Вовсе нет: я совершенно подчиняюсь вам.
— О, дитя мое, я хотел бы обойтись без титула «подчинение» и особенно чтобы вы поступили так, не скрепя сердце. Во всяком случае, я предпочитаю вас убедить. Помните: нет у рассудка большего врага, чем сердце.
— Однако они могут быть и в согласии друг с другом.
— Тешьте себя этой надеждой, но в таком случае вы выступаете против вашего любимого Горация. Вы знаете его: «Ежели не послушаньем, то приказаньем…»
— Знаю, преподобный отец, но в этом доме, право же, моему сердцу ничто не угрожает.
— Тем легче вам будет отказаться от частых визитов. Помните, что моя обязанность — верить вам.
— А моя — выслушивать ваши добрые советы и следовать им. Я буду бывать у донны Цецилии крайне редко.
С тяжелым сердцем потянулся я к нему поцеловать руку, но он отечески прижал меня к груди и отвернулся, чтобы скрыть слезы.
Итак, мне, влюбленному в Лукрецию и осчастливленному ею, предстояло теперь отказаться от нее! Это казалось мне сущим варварством. Я восставал против этой необходимости, выглядевшей в моих глазах неестественной и унизительной. Еще я думал, что отец Джорджи напрасно сказал мне, что дом, от которого предстояло отречься, порядочный дом. Мне бьшо бы легче тогда подчиниться его настойчивому совету. В таких невеселых размышлениях провел я весь день и большую часть ночи.
Утром аббат Гама принес мне громадную кипу министерских писем, которые мне, чтобы чем-нибудь заняться, надо было компилировать. Едва он ушел, я, напустив на себя самый озабоченный вид, вышел из дворца и отправился на первый урок французского языка. После урока я намеревался совершить небольшую прогулку по Страда ди Кондотти. Меня окликнули. Аббат Гама манил меня к себе, стоя в дверях кафе. Я шепнул ему на ухо, что Минерва запретила мне посещать римские кафе. «Минерва, — ответил он, — повелевает вам узнать о них. Пойдёмте, посидите со мной».