Предгорья были все ближе и ближе. Если он сможет добраться до них, его никто не найдет. Кроссби и его люди могут день и ночь лазить по горам – все равно у них ничего не выйдет.
Кобылица поскакала быстрее, крики и звуки выстрелов становились все тише, пули долетали все реже. Монотонный топот копыт по песчаной почве сменился звонким цоканьем по камням. Горы звали и манили Кэла к себе, как добрая мать, всегда готовая обнять и защитить своего сына.
У Маккензи было такое ощущение, будто все ее внутренности связали в тугой узел.
Она послала в город Гида Смолла, велев ему возвращаться как только он что-нибудь разузнает о Кэле, а сама заставила себя заняться неотложными делами, первым и главным из которых была отправка скота на станцию. Кроме того, надо было кем-то заменить горных апачей, которых она так неожиданно лишилась. Когда Маккензи подъехала к тому месту, где был их лагерь, там уже не оставалось никаких следов пребывания индейцев. Она мысленно пожелала им всего хорошего. Вопреки всем ее сомнениям Мако, Исти и Бей оказались честными и надежными работниками и причиняли гораздо меньше беспокойства, чем ее белые ковбои. Если бы этой троице понадобилась защита, Маккензи с готовностью предоставила бы ее.
Но из головы у нее не выходило это ужасное происшествие с Кэлом. Несправедливость, совершенная по отношению к нему, к ним обоим, сводила Маккензи с ума. Хотелось кричать от горя и боли. Она была в полном отчаянии и совершенно не знала, что можно предпринять. Если бы можно было повернуть время вспять и сделать так, чтобы Кэл не поехал в город, а остался на ранчо. Тогда бы у него было настоящее алиби. Если бы…
Маккензи понимала, что все это пустые рассуждения, но все равно не могла переключиться на что-нибудь другое. Она все делала, как в тумане, мысли и душа ее бродили где-то далеко. Она провела целый час в беседах с Молнией и Ветерком, то жалуясь на судьбу, то впадая в бессильную ярость; она протоптала дорожку на ковре, безостановочно шагая из угла в угол комнаты; Она бродила по тропинке возле дома, задумчиво глядя на клумбу с ноготками. Остальные обитатели ранчо волновались вместе с ней. Даже ее грубые и безжалостные работники были недовольны таким поворотом дела. Кармелита работала со слезами на глазах. Фрэнки все время капризничала, чувствуя общую атмосферу, но не понимая, что произошло.
Как ни странно, лучше всех держалась Лу. Когда Маккензи, отбросив собственные эмоции, попыталась утешить мачеху, Лу стала уверять ее, что не нуждается в этом.
– Тони был моим сыном, – говорила она Маккензи, – и я любила его, потому что это была моя плоть и кровь. Но еще тогда, когда он был мальчишкой, я знала, что ничего хорошего из него не получится. Я всегда знала это, хотя не могла понять, как дьявол вселился в его душу. Его отец был хорошим человеком. Когда он был жив, он любил Тони, как и положено отцу, а я старалась быть хорошей матерью. Но что-то с ним было не так, – она печально вздохнула. – Почему так случилось, лишь богу известно. Надеюсь, бог простит его. Его и меня. Мне жаль сына, но мое сердце не разрывается от горя, как это должно быть с сердцем матери.