И все-таки пока я был в западне. Пусть открытой настежь, но в западне.
Стоит лишь монахам найти связанного Пьера, или сына Йенса – и все. Через десять минут все выходы будут кордонами закрыты.
– Спасибо тебе, Йене, – сказал я. – Куда идти теперь?
– Пять минут до ворот Святого Патрика. – Йене кивнул. – Идем.
– Значит, решил? Бежишь тоже?
– Бегу, – кивнул Йене.
Мы зашагали по улице, легкими кивками раскланиваясь со снятыми братьями, по-пасторски осеняя мирян святым столбом. Йене негромко сказал:
– Самому не верится... что вышло.
– Думал, схватят?
– Уверен был.
– Ты сам-то часто из подземелий выходишь, Йене? Он ответил не сразу:
– Нет.
– Запрещено?
– Сам не рвусь...
Впереди уже были видны ворота – широко, приветливо открытые, у которых дежурили стражники и монахи. А за воротами – вроде бы такая же точно улица... только это уже Рим.
– И куда пойдешь, Йене? – спросил я.
– Не знаю.
– В Данию, на родину, отправишься?
– Нечего мне там делать.
Чем ближе мы подходили к воротам, тем потеряннее выглядел Йене. Что сказать – я-то всю жизнь был вольной птицей, но и в тюрьмах приходилось обитать. Попал в камеру не беда, бежал – снова в родной стихии. А Йене, замурованный вместе со своими узниками, был к свободе непривычен.
– Ты мне помог, что уж говорить, – быстро сказал я. Не хватало чтобы нервность Йенса привлекла внимание охранников – Теперь снова за мной должок. Я тебе помогу на воде скрыться.
– А от ада тоже скроешь? – Губы Йенса дрогнули в презрительной усмешке. Но все-таки он собрался, зашагал тверже.
– Все там будем. А пока ты – живой. И сын твой не пострадал. Зачем раньше времени горевать?
Мы миновали ворота – никто на нас и не глянул, тревоги пока не объявляли.
– Зачем горевать... – задумчиво сказал Йене. – Не в том дело. Мне уже все едино... но тебя, вора, я на свободу выпустил. Стоил ли я того... и я, и сын...
Ох уж мне эти моралисты! Вначале святость свою блюдут. Потом, как дело серьезно встанет – об их шкуре, к примеру, или о тех, кто им дорог, – всю мораль забывают. Но только опасность проходит – снова за старое! А не согрешил ли я... а как бы мне покаяться... Почему же это так выходит – кто в жизни особым благочестием не отличается, тот в минуту опасности, напротив, такое совершает, что дивишься. Знал я одного вора, человека гадкого во всех отношениях. Женщину легко мог обидеть, у сирот последнее украсть, даже своего брата, вора, обмануть – а это совсем край. Но вот однажды, в глухой пьяной сваре, когда запальчивые каталонские парни схватились за ножи и брызнула кровь, – бросился между всеми, разнимая. Там и остался. И словно всех этим отрезвил – дальше разошлись миром... а могли все полечь, и я бы там полег тоже, все к тому шло.