— Оглашенный! Черт чумной! — орала она, входя в раж и размахивая корявой клюкой. — Чтоб вас всех сатана побрал! Сталина с Лениным на вас нету! В каталажку! На нары! На трудовое перевоспитание-е-е!!! Давить! Всех давить до последнего!!! До полного изничтожения как класса-а-а!!!
Она швырнула в пробегающего пузырьком из-под тройного одеколона, попала прямо в голову. Беглец не остановился. А пузырек отскочил, упал на асфальтовую проплешину, уцелел. Старуха обрадовалась, бросилась к сокровищу, подобрала и сунула в кошелку. Она уже и позабыла про бежавшего голого мужика — много их пьяниц подзаборных, чтоб обо всех помнить-то!
Сергей летел стрелой, не чуя под собою ног. Но у подворотни все же малость придержал коней, сбавил темп. Это было самое опасное место — второго такого избиения, как уже было, он не переживет!
Подворотня была пустой и темной. Сергей решился, он ворвался в нее так, будто перед ним стояла цель побить все мировые рекорды на самые короткие дистанции. И тут же полетел кубарем вниз, в слякоть и грязь. В последний миг он заметил подставленную ногу, но остановиться, увернуться уже не смог.
— Все бегаешь, сученок?!
От стены отделились две тени, стали приближаться.
Сергей ползком, медленно, по мокрому ледяному крошеву добрался до кирпичной кладки, привалился к ней спиной. Грудь у него тяжело вздымалась, ноги дрожали, голову сжимало обручем.
— Чего надо? — хрипло выдавал он.
— Шакаладу! — нагло раззявился низенький хмырь. И полез в карман.
Длинный распахнул полы необъятного макинтоша, вытянулся, поежился, вздохнул горестно и запахнулся поплотнее. Глаза его источали сырость — это было видно даже в темноте. Нос висел унылой переваренной сосиской.
— Не надо, — проговорил печально, с кислой миной на обвисшем лице, — не надо, он теперь и сам подохнет.
— Так будем же человеколюбивы, едрена вошь?! — Карлик-хмырь вытащил свой тесак. — Загнанных лошадей пристреливают, не так ли?!
— Пулю жалко, — глубокомысленно заметил длинный, согнулся и потрепал Сергея по щеке.
— А мене, для друга, для братана нареченного ни черта не жалко! — ощерился низенький. — Мы ж с ним сроднилися! Гляди!
Он рванул телогрейку у ворота, та распахнулась, обнажая грязное тщедушное тело, усыпанное угрями — в подворотню словно свет фар пробился, так все хорошо вдруг высветилось. Но главное, конечно, заключалось не в угрях и тщедушности. На бледной мертвенной коже, от плеча к плечу, через всю грудь тянулись крупные синюшные буквы наколки: «Не забуду Серегу-кореша!» Ниже, на животе был озображен контур холма, на холме стоял восьмиконечный православный крест. А под холмом совсем крошечными закорючечками было выведено: «Отомщу за безвинно убиенного!»