— Инициатива исходит не от меня, — упрямо произнес еле слышный голосок.
— Ах, эта гордыня! — воскликнул измученный Паскаль. Издалека донесся гудок баржи. Потом скрип в замочной скважине оповестил о возвращении Матильды, которая зашла поздороваться перед тем, как скрыться на кухне. Когда она вышла, в комнате надолго установилась тишина, густая как тень; мало-помалу она заполнила собой всю келью. Стенные часы у соседа внизу пробили семь раз.
— Похоже, — сказала наконец Констанция, — что в отношении меня боженька норовит сэкономить на чуде.
— Чтобы дать свершить его вам…
Паскаль пододвинулся вперед, вновь и вновь повторяя свои доводы.
Матильда только что зажгла в «первозданном хаосе» электричество, и конус света, проникшего через приоткрытую дверь, отбрасывал на Констанцию тень пастора.
Она слушала его холодно, но внимательно, несомненно сочувствуя такому страстному упорству Паскаля, воображающему, что его натиск заставит ее сдаться. Но все эти слова бились в ее ушах, так же как пульс в ее висках, — впустую. И веки ее опускались по мере того, как угасал пыл домашнего священника, который в конце концов, упав духом, пробормотал:
— О господь, она слушает меня. А не тебя.
Тут Констанция нашла удачную формулу:
— Не уставайте от меня вы оба. Паскаль выпрямился. Его тень, удлинившись, достала до стены.
— Как могу я устать от вас, друг мой, раз вы не устали ни от кого?
— Устав от самой себя…
Паскаль покачал головой, понимая, что скрывается за таким ответом. Констанция ускользала от него. Приступ удушья весьма кстати не дал ей продолжить. Несколько минут она, задыхаясь, жадно, с хрипом хватала воздух. Наконец она вновь смогла заговорить тихим голосом:
— Расскажите лучше о себе, Паскаль. Куда же вы, собственно, едете? Что мне хотелось бы, так это знать, добьетесь ли вы чего-нибудь в своей жизни.
Внезапно Паскаль вскочил, став выше своей тени; голова его оказалась в центре конуса света. Одну руку он поднял к виску, и, ярко освещенная сзади, она отбросила на стену изображение чего-то вроде краба или съежившегося зверька.
— Как смогу я чего-либо добиться, если вы — мое первое поражение?
На этот раз он наконец попал в цель. Никакой другой аргумент не мог так тронуть Констанцию, голова которой еще глубже ушла в подушку. Используя момент, Паскаль наклонился к этому лицу, с которого он только что согнал всякую иронию, всякую улыбку.
— Один жест, — горячо убеждал он, — я прошу у вас всего один жест. Вы всегда страдали манией жеста. Но за этот вас не упрекнет ни один человек.
Он резко откинул в сторону одеяла, простыню, нашел бесплотную руку и схватил ее за запястье; она была сухая, как карандаш, и заканчивалась искалеченной кистью, на которую было страшно смотреть. Тем не менее эта рука, имевшая всего два пальца, его, кажется, не испугала (должно быть, символ показался ему только еще возвышеннее), и он силой потянул ее ко лбу Констанции, опустил к груди, перевел на левое плечо, оттуда на правое и там оставил. Губы Констанции зашевелились, но не издали ни звука. Паскаль медленно поднялся, удивленный, напуганный собственной грубостью и, возможно, спрашивая себя (так же, как и я), был ли он в этот миг великим или смешным. Дыхание Констанции царапало тишину, терзая ее бронхи. Наконец губы ее снова зашевелились.