— А как же месса? Я, значит, пропустил мессу!
Мне и в голову не приходило, что можно пренебречь богослужением, которое отправлял священник, так радушно нас принявший!
— Нынче будний день, не воскресенье, — спокойно ответила добрая женщина. — Поспи еще немножко. Я разбужу тебя попозже — пойдешь рвать клубнику.
— Клубника! У вас уже клубника? А у нас она поспеет только через месяц. И клубнику у нас берегут для гостей.
— Да ведь мы здесь не барахтаемся в тумане, как вы. А кто сейчас у нас гости? Ты наш гость, да племянники господина Тамплеро, да еще птички божьи. Клубника у нас посажена на шести больших грядках, зимой мы их прикрывали навозом.
Словом, обетованный край! Я до того растерялся, что даже позабыл прочесть утреннюю молитву — и это в церковном-то доме, господи боже мой! А в десять часов я присоединился к Фреди, который уже лакомился ранней клубникой в неприхотливом деревенском саду, где цветы соседствовали с овощами. Кругом — никого, никаких надзирателей. Может, это ловушка, просто хотят проверить, насколько мы деликатны?
— Слушай, ты поосторожней! Гляди, чтобы не очень заметно было. А где же папа?
— Взял свой сачок и пошел под ручку с Тамплеро.
— Не с Тамплеро, а с господином аббатом, приходским священником в Монтанво! — возразил я.
— Ни дворянские грамоты, ни биржевые бумаги здесь не котируются, провозгласил Фреди.
Не знаю, где он выкопал это изречение. Сказывался его возраст — на шестнадцатом году юноши часто бывают склонны к революционной фразе. Впрочем, к фразе, только к фразе.
Вскоре вернулся отец, по-прежнему в сопровождении своего друга, и тот еще издали крикнул мне:
— Эх ты, слабосильная команда! Так-то ты оказал честь моим винам! Привыкли дома дуть сидр, карапузы несчастные!
— Они дома и сидра не пьют, а только воду, — добродушно поправил его отец.
— О! — воскликнул Тамплеро, вкладывая в этот единственный возглас глубокое негодование. — И ты позволяешь?
— Видишь ли, у моей жены свои собственные взгляды на воспитание детей.
Тамплеро очень мало интересовался мадам Резо, но, должно быть, он представлял ее себе женщиной властной, суровой и все же хорошей женой и заботливой матерью.
— Смотри не вздумай в отсутствие жены испортить ее портрет, — со смехом заключил он.
Мысленно я одобрил его слова. Нельзя нападать на Психимору за пределами «Хвалебного». Не люблю, когда человеку втыкают булавку в спину.
Тотчас же после завтрака мы снова двинулись в путь. Ночевать мы собрались в Сигуле, у однополчанина отца, барона де ла Виллереона, но он ограничился тем, что угостил нас в своем старинном замке черносмородинной наливкой. Пришлось доехать до Ма-д'Аженэ, где жил крупный фермер, бывший капрал отцовского взвода. Несмотря на поздний час, он встретил нас с распростертыми объятиями. Еще раз мне пришлось убедиться, что настроение моего отца целиком зависит от обстановки. Вопреки его генеалогическим изысканиям подлинным защитником притязаний Резо, династии Резо, привычек Резо был совсем не он, а наша мамаша, урожденная Плювиньек, никогда не якшавшаяся с людьми низкого звания. В тот вечер мсье Резо чувствовал себя прекрасно за тарелкой капустного супа, который фермерша налила ему половником прямо из котла. Он пустился в долгие рассуждения о севообороте, об удобрении земли навозом, потом вместе с нами отправился ночевать в амбар, где нам наспех поставили походные койки между грудами репчатого лука и мешками с зерном. И тут я узнал, что отец носит длинные кальсоны и храпит во сне.