Все напропалую стали с ней заигрывать, угощать разными вкусностями, и, естественно, мне все перепадало в первую очередь, особенно коробки шоколадных конфет, которые, признаюсь, я видел тогда впервые. Все бы хорошо, но однажды Любочка обнаружила, что из нашего чемодана пропали ее белые фетровые сапожки, и слезы мгновенно обильными ручьями покатились по ее щекам.
Среди ее обожателей был мичман по имени Вася. Легко догадаться, что именно этот мичман и стал впоследствии мужем Любы. Увидев слезы девушки, он выяснил их причину, а потом погладил ее по волосам:
- Любочка, не плачьте, даю слово моряка: не позднее сегодняшнего вечера ваши сапожки будут на месте! - Он проговорил это с такой уверенностью в голосе, что девушка действительно успокоилась, а Василий вышел из купе.
Я рос очень любопытным мальчишкой, а потому немедленно последовал за ним. Мичман собрал в соседнем купе нескольких своих товарищей и рассказал им, что кто-то обокрал Любочку. Все единодушно возмутились и приняли решение найти вора. Короче говоря, решили, невзирая на лица, обыскать вещи каждого, кто находился в этом вагоне, поскольку никаких посторонних замечено не было.
Вор действительно отыскался быстро: сапожки были заботливо обмотаны какой-то шалью и уложены на самое дно рюкзака этого мелкого подонка...
Несмотря на его мольбы и причитания, моряки наказали его страшно: сначала каждый из них прошелся по его спине ремнем с пряжкой, а потом его просто выкинули на полном ходу из вагона.
Жестоко?!!
Наверняка так скажут многие читатели и скорее всего будут правы. Хотя, мне кажется, у моряков есть свои неписаные законы, как и на зоне, где зек, сидящий за воровство, - вполне уважаемый человек, но стоит ему украсть у кого-то в зоне, то он сразу же становится "крысой". А за "крысятничество" в зоне следует жестокое наказание. Если и не убьют, то уж "опустят" точно...
Отправив Любу за мной, мама все свои энергию и мысли направила на обустройство нового жилища. Она была доброжелательным и общительным человеком, и все соседи не только порадовались за них, но едва ли не всем миром собирали хотя бы какую-нибудь обстановку, помогая маме с мужем наладить быт. Кто отдал лишнюю кровать, кто табуретку, кто тумбочку...
Как тут не поверить в то, что мир не без добрых людей. Когда тетя Люба привезла меня, то к этому знаменательному моменту комната приняла вполне жилой вид. В ней даже был некий уют, но особенно ощущались любовь и материн-ское тепло.
Учитывая трудные бытовые условия - а жить втроем на четырнадцати метрах в бараке, где, как у Высоцкого, на двадцать две семьи была одна уборная и одна небольшая кухонька с русской печкой, - создать тепло и уют было очень не просто. По субботам и воскресеньям на этой печке вовсю грелась вода в ведрах, и если стояло лето, то на улице, зимой - на этой кухоньке, была коллективная мойка всего детского населения барака, а таковых набиралось около полутора десятков душ. И естественно, во время помывки не было никакого разделения по половому признаку, в отличие от взрослых, которые едва ли не строем ходили в те же дни в баню: в субботу - мужчины, в воскресенье - женщины.