Занятия, таким образом, длились иногда по сорок пять-девяносто минут, а иногда и по шесть-восемь часов кряду, а проводились то ежедневно, то по четным (нечетным) числам месяца, то по выходным или в последний (первый) день каждой недели, то отменялись вообще или заменялись какими-нибудь другими дисциплинами в любом вообразимом порядке, представляемом правительством больницы как оптимальный.
Все начиналось с регулярной литургической речевки или коллективной Спазм-медитации. Впрочем, с этого же медицинского действа начиналось любое мероприятие дня. Весь персонал Днищева, включая санитаров, поваров, лесничего, почтальона, поселкового сторожа и продавца аптечного киоска, короче говоря, все "вольные" работники медицинского заповедника, кроме, разумеется, часовых и отпускников, в красочных национальных костюмах – халатах, шароварах, фесках, цвет которых варьировался в зависимости от даты, важности и содержания события, – собирались на той же самой лестнице, по которой людей уводили на процедуры.
Их было, оказывается, не так уж много, каких-нибудь тридцать человек, тех, которые проповедовали и кололи, кормили и оформляли, следили и назначали, от которых зависела степень мучения каждого.
Там, на отдалении, они казались уменьшенными, ручными (почти карманными) и лишенными своего фатального значения, и Алешу удивляло, как эта горсть совсем не сильных да и не слишком умных людей, три четверти которых составляют обыкновенные бабы, умеет держать в трепетной покорности всю бесчисленную толпу ненормальных людей, которая хмуро взирает на них из глубины покоя.
Церемониал начинался с краткого вступления Спазмана. В своем шелковом халате, черном в трудовые дни, пурпурном или сером в дни учебы, салатовом перед процедурами и золотом в дни национально-освободительных годовщин (вот вам и примета!), с шашкой, кинжалом и кремневым, как бы не совсем настоящим пистолетом за трехцветным кушаком, он появлялся из глубин галереи, всегда вызывая зыбь симпатии среди пациентов. Его, единственного из карапет-днищевских лидеров, не только побаивались и уважали, но и любили до обожания.
"Евсей Давидович. Энергичный такой. В пурпурном сегодня", – витало над ненормальными головами при его появлении. Спазман сцеплял сухощавые руки под животом, опускал зоркие металлические глаза и с непостижимой застенчивостью начинал шелестеть голосом. Все смолкало.
В несколько небрежных выражениях он обрисовывал историю, значение и задачи своего заведения и его достижения применительно к данному случаю, то есть в медицинском, воспитательном, академическом или каком-нибудь еще аспекте, и, не слишком утомляясь многословием, обычно заканчивал так: