В ответ он утвердительно кивнул, а она другого и не ждала. Его скованность каким-то образом воодушевила Зою. Она выпрямилась, прислонившись рукой к спинке кровати. От бренди по телу разлилось тепло, но боль никуда не исчезла.
— Они что, поженились? — спросила она полушепотом.
— Все гораздо сложнее, — со смешком ответил он.
Она заметила, с какой силой он сжимал стакан; наверное, для него все это тоже малоприятно. Он ведь остался здесь лишь по настоянию Тео.
Фрэнк заговорил медленно и без видимого волнения:
— Зоя, Тео любит тебя, и твоя мать тоже любит тебя…
— Это ты про кого? Про ту «самодовольную суку»? — язвительно перебила она.
— Жаль, что ты это услышала. — Он взял ее за подбородок и повернул к себе. — Жаль, что ты вообще была свидетелем этого разговора.
— Мне действительно жаль. Не могу постигнуть, к чему все это, но из твоих уст я не хочу слышать объяснений. — Это заявление хоть и прозвучало пафосно, но было сущей правдой. Телефонный звонок оставлял загадки, но смущение Фрэнка было достаточно красноречивым. Он не хотел здесь оставаться, ему было неловко, что он обозвал ее мать и отвечал так резко. Но больше всего ему не хотелось быть сейчас здесь, с ней. Может быть, он чувствовал к ней сострадание, но не более того.
— Я всячески отказывался, но Тео все же настоял…
— Да, Тео, как правило, одерживает верх, — ухватилась за фразу Зоя.
Его глаза сузились и потемнели, ответа не последовало. Зоя соскользнула на край кровати, поставила стакан обратно на поднос, однако Фрэнк остановил ее руку.
От его прикосновения по телу пробежали мурашки. Как ни тяжело признать, но она любит этого мужчину. Любит, а ему эта любовь — как козе телевизор.
— Не убегай от меня, Зоя, не заставляй меня гоняться за тобой.
— Я и не собираюсь никуда бежать, — бравурно ответила она. — Я собираюсь выпроводить тебя.
— Я не уйду. Когда меня просят выполнить какую-то работу, я не могу отказать. Она удивленно вскинула брови.
— Ну да, ты не мог отказаться от той работы, что предложил тебе Тео.
— Это была работа охранника. Зоя презрительно прищурилась, изображая полное недоверие.
— И что же ты приставлен охранять? Он до сих пор не выпустил ее руки, а шевеление большого пальца ввергало ее в смущение, воспламеняло плоть.
— Садись-ка, я все расскажу. — Фрэнк тяжело вздохнул. — И рассказ этот не придется тебе по душе, дорогая.
— Тогда я не желаю слушать — тем более что все будет трактоваться в свете ложного сострадания. Ты прав, я не ребенок, но ты ошибся, посчитав, что я одинока. И никогда не была одинокой. Не знаю, с чего ты это вообразил. — Она выдернула руку и стала растирать запястье, будто он ее ужалил.