Быстро темнело, однако белые льняные покрывала, наброшенные на диваны и кресла в гостиной, отражали последние лучи солнца, создавая причудливую игру теней, которые все сгущались и, наконец, пропали в сплошном слепящем полумраке.
– Включить свет? – спросил Саррина.
– Лучше не надо, – отозвался Матера.
Грация ступила в гостиную, словно возникла прямо из зеркальной двери. Другие тоже проскользнули внутрь. Матера, который заглядывал в окна, повел всех через гостиную и дальше по коридору. По левую сторону располагались три комнаты, все три пустые. Матера их уже рассмотрел снаружи. Оставалась одна, по правую сторону, в глубине. Этой комнаты Матера не видел.
Все трое двигались в темноте, которая становилась все гуще. Грация вспомнила гильзы, которые видела на полу рядом с Баррой. Автомат. Если Питбуль внезапно выскочит из той комнаты, им некуда будет деваться, он их всех уложит одной очередью. Потом кто-то рядом с ней поскользнулся, плюхнулся на пол с влажным всплеском. Грация непроизвольно опустилась на колени, вытянула руки вперед, схватилась за упавшего, словно в детской игре: я тебя застукала, тебе водить, выходите все!
– Дерьмо! – завизжал Саррина, почти в истерике. – Вот пакость! Я упал на труп! Тут один из наших! Я весь в крови перемазался! Черт! Черт! Черт!
– Карлини, – подытожила Грация. – Остается Д'Оррико. Мать твою! Опять одни трупы!
– По крайней мере, их не укокошили прямо у нас под носом, – пробормотал Матера. – Ну, вперед, вот последняя комната.
Они с Грацией вошли вдвоем. Саррина все скользил в крови и никак не мог подняться. Едва переступив порог, они увидели неподвижный силуэт, слившийся с чем-то похожим на кресло, чернеющий на фоне окна, выходившего на кроваво-красный закат. Со вздохом облегчения они опустили оружие, и Матера включил свет.
Только тогда адвокат Д'Оррико открыл глаза.
– А я вас ждал, – заявил он.
Судя по голосу, Д'Оррико не волновался. Адвокат говорил гладко, длинными периодами, прерываясь лишь тогда, когда ему задавали вопросы. Голос звучал из магнитофона четко и без запинок, иногда к концу слога тон повышался, гласные растягивались, как будто говоривший иронизировал, любовался собой, преисполненный ложной скромности. И ни капельки не волновался.
Грация знала, что это спокойствие напускное. Слишком много часов она провела в наушниках, слишком много прослушала разговоров по телефону и в комнатах, в записи или напрямую, подчищенных или полных помех, на итальянском или на диалекте, даже на непонятных языках, чтобы не открыть для себя сотни мельчайших деталей.