Зам только покачал головой и, уничтожающе посмотрев на полковника, заявил:
– И вы еще осмеливаетесь называть эту бредятину новшеством?
Если вся эта самодеятельность не будет сегодня же ликвидирована, отвечать будете лично вы, товарищ полковник. Я вынужден буду доложить директору федеральной службы о том, чем вы тут занимаетесь, вместо того чтобы исполнять приказы, регламентирующие агентурную работу. Это же надо до такого додуматься! Вы хоть представляете, что означают все эти звонки?
Ну скажите мне, каким образом обеспечено закрытие телефонных каналов связи от таксофона до этого самого вашего телефона доверия? Да любой дурак, мало-мальски разбирающийся в телефонии, в состоянии вклиниться в телефонную линию и прослушать всю секретную информацию, что по наивности своей выкладывают агенты. Если вы о себе не думаете, то хоть бы о безопасности агентов подумали. Вы хоть понимаете, под какой удар их подставляете этими дебильными звонками?
Беляков в тот момент был готов провалиться сквозь землю от стыда. Генерал дождался, пока Белагуров отключит всю аппаратуру, что стояла в "комнате смеха", а потом, прихватив с собой книгу учета поступивших от агентов сообщений, удалился изучать ее содержимое.
По завершении проверки зам собрал в кабинете начальника всех руководителей оперативных отделов и устроил образцовопоказательную порку Беляшу за его телефон доверия. Досталось и остальным руководителям, которые своевременно не воспротивились этому новшеству.
Уезжая, генерал пообещал, что все причастные понесут ответственность за серьезные упущения в агентурной работе. Досталось и Белагурову. Выговорешник от начальника налоговой полиции Москвы на целый год отсрочил ему присвоение очередного звания, и что-либо изменить было нельзя. Да и кто же рискнет отменять высочайший приказ? Себе дороже…
***
Разгар рабочего дня в райотделе. В одном из служебных кабинетов три стола. За первым усталый опер допрашивает задержанного рыночного торговца суррогатным пойлом. За другим его коллега беседует с пострадавшим от этого пойла гражданином.
А третий стол сиротливо пустует. Владельца его с утра никто не видел. товарищи устали отбрехиваться от начальства, уверяя, что старший лейтенант Моторин вроде бы ровно в 9:00 мелькал, а потом куда-то подевался – не иначе как утопал на срочное рандеву с осведомителями. Хотя между собою говорили иное: "пора уж Ромке образумиться… Сколько ж можно бухать по-черному? Как на Новый год ударно заквасил – так до сих пор остановиться и не может, а ведь весна уж!" И вот около полудня дверь распахивается и в кабинет вваливается сам Моторин. При взгляде на него у обоих оперов столбенеют лица, а гости широко ухмыляются, дескать, ну и публика у них тут шатается! Но никакая это не "публика", а матерый и всеми уважаемый опер-налоговик. Вот только харя у него сегодня какая-то перекошенная, на ногах вместо нормальной обуви – домашние шлепанцы. И еще на нем желтая футболка в веселеньких узорчиках и с двумя характерными растянутостями на тех местах, под которыми у любой женщины обычно имеются груди…