Попозже и я собрался в дом. Стемнело совсем. Думая, что скажу, я прикончил бутылку, на это ушло время. Я захватил с собой фужеры и бутылку, а скатерть в синюю клетку, после тщательных раздумий, не тронул. В гостиной никого не было. Я прошел на кухню и составил посуду в мойку. Едва пробило одиннадцать. Я запер дверь веранды, погасил везде свет и пошел наверх в спальню. Ночник с моей стороны горел. Беата спала отвернувшись - или притворялась спящей. Мое одеяло было откинуто, на простыне лежала палка, с которой я ходил после аварии в тот год, что мы поженились. Я взял ее, собираясь сунуть под кровать, но передумал. И остался стоять с ней в руках, глядя на обрисованную тонким летним одеялом линию женских бедер, - мне вдруг чертовски захотелось ее! Я выскочил из комнаты, спустился в гостиную. Палку я держал в руке и, не знамо почему, что было сил хватил ею об колено и разломал надвое. От удара колено заныло, и я успокоился. Зашел в кабинет, зажег у кульмана свет. Потом погасил его, лег на диван, укутался в одеяло и смежил глаза. И тут же отчетливо увидел Беату. Я мигом открыл глаза, но она не исчезла.
Ночью я несколько раз просыпался и утром поднялся ни свет ни заря. Пошел в гостиную убрать обломки трости, чтобы Беата не прознала, что я ее сломал. Беата сидела на диване. Она посмотрела на меня. И сказала: доброе утро. Я кивнул. Она не отрывала от меня глаз. Мы в ссоре? - спросила она. Нет, сказал я. Она пристально всматривалась в меня, я не мог истолковать ее взгляда. И чтобы уклониться от него, сел. Ты меня не поняла, сказал я. Я не заметил, как ты подошла, я думал о своем, и, когда вдруг меня схватили за горло, я решил... я же не знал, что у меня за спиной стоишь ты. Она молчала. Я поднял на нее глаза и встретился с тем же неясным взглядом. Ты должна мне верить, сказал я. Она отвела глаза. Должна, сказала она.
ЭЛИЗАБЕТ
Было воскресенье, время шло к полудню. Я вытащил шезлонг с веранды в дальний угол сада, почти к флагштоку, уселся в него и стал читать "Лунатиков". Брат с женой еще не вставали. Я периодически косился на окно их спальни, но оно было зашторено. Я добрался до сцены, когда Эш совращает матушку Хентьен, до того места, где она нехотя разжимает руку, выпуская полог, и Эш теснит ее в темную глубину алькова, к ее супружескому ложу; описание этого, по сути, изнасилования раззудило желание и во мне. Так что когда в этот самый миг в распахнутом окне спальни появилась Элизабет, жена моего брата, я сделал вид, что не заметил ее.
Вскоре она позвала меня за стол. Мы завтракали вдвоем - у Даниэля болела голова. Она сидела прямо напротив меня, и созерцание ее радовало меня сегодня едва ли не больше, чем накануне вечером, - отчасти это, видимо, надо списать на растревоженное книгой сладострастие. Она почти не поднимала глаз от тарелки, а стоило ей случайно повстречаться со мной взглядом, как она молниеносно потупила взор. В основном в попытках разрядить навязчивую тишину я позволил себе несколько вопросов того свойства, что уместно задать свояченице, с которой человек знаком менее суток, она отвечала с жаром, будто цепляясь за палочку-выручалочку. Но по-прежнему избегала встречаться со мной взглядом - так что ее смущение позволило мне беззастенчиво разглядеть ее. А то, что открылось моему взору, не могло не вызвать в воображении картин, прямехонько навеянных скорым и неминуемым падением матушки Хентьен в недрах алькова.