Ну, жизнь
Однажды летом, в погожий день, мне захотелось проветриться, пройтись, что ли, вокруг квартала. Идея ободрила меня - настроение улучшилось. Было так жарко, что я даже решил сменить кальсоны на короткие трусы, но, поискав, вспомнил, что выбросил их еще год назад в приступе меланхолии. Однако идея засела накрепко, поэтому я обрезал те, что были на мне. Воистину, надежда умирает последней.
Так странно было снова очутиться на улице, хотя я все вокруг узнавал. Надо будет об этом написать, подумал я и вдруг почувствовал, что у меня встал, прямо на улице средь бела дня. К счастью, у этих штанов глубокие, вместительные карманы.
Дойдя до первого угла, на что потребовалось изрядно времени - душа рвется, да ноги не идут, я расхотел гулять по кварталу. Раз уж лето, подавай мне что-нибудь из растительности, хоть дерево зеленое, и я двинулся дальше. Припекало точно так, как когда-то в детстве, и я порадовался своим коротким трусам. Опущенной в карман рукой я контролировал ситуацию и чувствовал себя превосходно. Я не привираю, так было.
Одолев еще почти три дома, я услышал, как кто-то выкрикнул мое имя. Хотя голос был старческий, я не обернулся, мало ли Томасов на свете. Но на третий раз я взглянул туда, откуда звали, мало ли что, уж больно день чудной. И точно - на той стороне улицы стоял учитель Сторм. Я крикнул: "Феликс!", но я отвык пользоваться голосом, и вышло как-то плохо. Нас разделял поток машин, и ни он, ни я не отваживались перейти улицу, глупо лишаться жизни от радости, когда столько времени не умирал от ее отсутствия. Мне оставалось только еще раз выкрикнуть его имя и приветственно помахать палкой. Как жаль! Хорошо еще, что он увидел меня и окликнул. "Прощай, Феликс!" - и я побрел дальше.
Когда через продолжительное время я добрался до следующего перекрестка, он неожиданно возник передо мной, напрасно я переживал всю дорогу. "Томас, дружище, - начал он, - где ты пропадаешь?" Этого я говорить не хотел, поэтому на вопрос не ответил, просто сказал: "Мир, Феликс, велик". - "И все умерли или одной ногой в могиле!" - "Жизнь берет свое". "Хорошо сказано, Томас". Хорошего я в этой фразе ничего не видел и, чтобы дотянуть до его похвалы, заявил: "Мы живы, доколе заслоняем солнце хоть кому-то". - "Да уж, зло бесконечно". Тут-то я и заподозрил, что он уже в маразме, и решил его испытать. "Проблема не в зле, - сказал я, - а в дурости. Например, мальчишки на огромных мотоциклах". Он долго-долго изучал меня взглядом, потом сказал: "Что-то я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду". Я не собирался издеваться над ним, поэтому спросил вполне безразлично: "А что есть зло?" Конечно, он сразу сник, он же не теолог какой-нибудь, и я поспешил помочь: "Да что мы все об этом - твои-то дела как?" Но видно, настроение я ему уже испортил, потому что он посмотрел на часы и изрек: "С каждым человеком, которого я встречаю, я делаюсь все более и более одиноким". Не особо любезно, но я сделал вид, что не понял. "Да уж, что верно, то верно". Следовало поторопиться с прощанием, чтобы он не опередил меня, но я все-таки опоздал, и он сказал: "Ну что ж, Томас, мне пора, у меня картошка на плите". - "Ну конечно, картошка, - согласился я и протянул ему руку со словами: - Если больше не увидимся..." Конец фразы повис в воздухе, она была из тех, что лучше звучат недосказанными. "Да", и он потряс мою руку. "Прощай, Феликс". - "Прощай, Томас!"