Судя по всему, ей не хотелось продолжать. Мариса уже раскаивалась, что затеяла этот разговор.
– Прости, Лали.
Девушка удивленно подняла на нее свои темные глаза и снова потупилась. Впервые за долгие годы Мариса вспомнила Дельфину. Неужели Дельфина тоже была рабыней или ей вернули свободу? По собственной воле или по принуждению она последовала за матерью Марисы во Францию? Так или иначе, она знала, что Дельфина любит ее. Поранившись, она всегда бежала за утешением именно к ней. Именно Дельфина сидела у ее детской кроватки, когда она просыпалась от ночных кошмаров. Когда по улицам взбунтовавшегося Парижа хлынули реки крови виноватых и невинных, Дельфина спасла Марисе жизнь. Перед смертью Дельфина обливалась кровью и кричала… Господи! Мариса задрожала, несмотря на духоту. Почему ее посещают подобные воспоминания?
Устав от досаждающих комаров, Мариса отошла от деревянного ограждения.
– Вернемся в каюту. Кажется, ты говорила, что к завтрашнему вечеру мы достигнем Нового Орлеана?
В Новом Орлеане то был самый плохой сезон года. В конце лета там традиционно свирепствовала желтая лихорадка, от которой у распаренного, обливающегося потом городского населения не было противоядия. Все, кто мог себе это позволить, бежали из города на плантации. Дома стояли безликие, с закрытыми ставнями, чтобы хоть как-то уберечься от жары и зловония, распространяющегося от сточных канав.
От дурных новостей не было спасения. Молодая жена и малолетняя дочь губернатора Клейборна умерли от лихорадки в один и тот же день, сам новоназначенный американский губернатор приходил в себя с большим трудом. Рабы и подавно мерли как мухи; даже квартирки на Рампарт-стрит были наглухо закрыты, чтобы не впускать тлетворный туман, поднимающийся по ночам от реки. Театр пустовал, а прославленные квартеронские балы были отменены, пока жизнь в городе замерла.
– Будь на то моя воля, я бы не притащила тебя сюда в это время года, – озабоченно твердила Инес Марисе. – Но мне необходимо побывать в банке и кое-что подкупить. Я уже переболела лихорадкой, тебе же лучше не покидать корабль. По крайней мере вокруг него проточная, а не стоячая вода.
Ее белая кожа лоснилась от пота. Впрочем, она в отличие от Марисы привыкла к жаре. Даже Лали увяла, и цветастый платок, которым она неизменно обматывала голову, уже не скрипел от крахмала, а выглядел линялой тряпкой.
Шляпа с полями козырьком казалась Марисе стальным обручем, подбородок и шея зудели от шелковых лент, удерживавших на месте постылый головной убор. Груз волос, намокших от пота, и то сделался невыносимым.