Этими разговорами она оттягивала момент, когда он приступит к рассказу о том, что ему удалось выведать, и оба это знали. Он пресек ее лепет суровыми словами:
– Он среди них – человек, которого ты мне поручила отыскать. Все они на одно лицо – оборванные, грязные, бородатые. Но его держат отдельно от остальных с тех пор, как при переправе через реку Анжелина он отвлек стражу, чем помог бегству одного из пленных.
– О! – То был то ли вздох, то ли всхлип.
Он встряхнул ее, чтобы самому избавиться от невыносимого напряжения.
– Слушай! Не знаю, зачем тебе это понадобилось, – ты вырвала у меня обещание не спрашивать. Но обязан предупредить на случай, если в твоей головке зреют какие-то планы: о побеге лучше не помышлять! Особенно это касается его. Его так прочно сковали, что он едва шевелится. Стражники рассказали мне, что полковник Ортега допрашивал его с особым пристрастием, поэтому…
Она споткнулась; ноги не держали ее. Позабыв о бредущих за ними солдатах, он поднял на руки ее обмякшее тело и протащил несколько ярдов, оставшихся до ворот в саманной стене монастыря.
Мариса не помнила, как добралась до кельи. Видимо, ее принесли туда две монахини. Она упала на тюфяк, как сломанная кукла. Сестра Мария-Беатриса, ворча себе под нос, раздела ее, натянула на нее просторную ночную рубашку до полу и, разжимая ей зубы, заставила выпить что-то горячее и горькое.
– Пей! Это тебя усыпит и, быть может, излечит от действия спиртного, которым от тебя разит. Бедное заблудшее дитя! Когда же ты прозреешь?
Опустившись рядом с ней на колени, она вознесла молитву за спасение ее души. Это было все, что Мариса запомнила. Потом она стала метаться, мучаясь кошмарами.
На нее напал насильник с лицом Педро, принявшийся медленно, один за другим, срывать с нее предметы туалета, пока не оставил в чем мать родила. За этой сценой наблюдал Доминик. Она кричала, умоляя его о спасении, но он продолжал стоять с суровым выражением на лице. Потом она сообразила, что он стоит на эшафоте с петлей на шее. «Помоги!» – завопила она, но он только покачал головой. Позади него появился ухмыляющийся палач с топором. У палача тоже было лицо Педро.
«Если кому-то предстоит тебя обидеть, menina, то пусть это буду я», – тихонько проговорил он. Она отчаянно забилась, пытаясь все объяснить, но Педро уже приступил к своему гнусному делу. Эшафот превратился в плаху, и палач с победной усмешкой занес топор…
– Доминик! Доминик!
Она рывком села. Пот залил ей глаза, мешая видеть. Ее рот остался разинут, собственный крик продолжал звучать в ушах, отдаваясь эхом между стенами.