Где-то наверху раздался душераздирающий треск, и корабль тряхнуло с небывалой силой; Марису бросило на прикрученную к полу койку.
Счастье, что она так и не стала монахиней: ведь у нее совершенно нет силы воли! Подвергшись надругательству, она не смогла наложить на себя руки. Вместо этого она приняла ванну! Сейчас, полуобезумев от страха, она тешила себя мыслью, что лучше изнасилование, чем участь утопленницы…
Завернувшись в плед, чтобы унять дрожь, Мариса скорчилась на краю койки, ухватившись за спинку. Она попыталась вознести молитву, но хвалы Господу и призывы к Его милости, которые она так смиренно повторяла в монастырской часовне, безнадежно перемешались у нее в голове. К тому же она сознательно согрешила и не имела права просить о пощаде. Вместо лица Богоматери, сулящего покой, она увидела над собой другое лицо – смуглое, перекошенное от злобы, с бледным шрамом через всю щеку и глазами, похожими на острые клинки, кромсающие ее на куски, протыкающие насквозь, причиняющие нестерпимую муку… Она же не могла издать ни звука.
Как ни странно, причиной ее пробуждения стала тишина, а также приятное тепло, медленно проникавшее в ее застывшее тело. Видимо, в самый разгар шторма она потеряла сознание. По крайней мере судьбе было угодно сохранить ей жизнь.
Она постепенно приходила в себя и в то же время ощущала нарастающую боль, боясь шевельнуться.
Приоткрыв глаза, она обнаружила, что лежит на койке, укрытая одеялами. Перед водруженной посредине каюты раскаленной жаровней стоял мужчина, поспешно стаскивавший с себя насквозь промокшую одежду и сваливавший ее в неопрятную кучу на полу. Благодаря свету, лившемуся из заслонки жаровни, она рассмотрела его стройное тело, узкие бедра, заметила, как играют мускулы под смуглой кожей на плечах. Он стоял к ней спиной, и она отчетливо увидела многочисленные рубцы. Такие следы мог оставить только кнут – следовательно, этот высокий мужчина был закоренелым преступником. Мариса расширила свои карие глаза и тут же крепко зажмурилась: он потянулся за бутылкой, стоявшей на столе, и поднес ее к губам.
Спустя несколько мгновений он принудил ее съежиться, грубо сорвав с нее одеяла.
– Ты чья? Дональда? Исаака Бенсона? Вот старый лицемер!
Он шлепнулся поверх нее, перекрыв ей дыхание, но тут же перекатился на другую половину койки.
– Оставь свои надежды, костлявая: я слишком устал, чтобы за тебя приняться. Если желаешь оставаться в этой постели, потрудись снять с себя мокрое тряпье, а то от тебя веет холодом, как от мертвеца.
Ничего не соображая от страха, она повиновалась, как марионетка, после чего мгновенно заснула. Когда она снова очнулась, события минувшей ночи показались ей нагромождением нелепостей. Она ожидала, что пробудится на той же самой узкой койке, на которой провалялась последнюю неделю или даже больше; однако, полностью придя в себя, она обнаружила, что прижата к койке, а ее губы и нос касаются мужского плеча, источающего запах пота и имеющего соленый привкус. Она попробовала было отодвинуться, но его рука, наоборот, притянула ее ближе.