— Это сделал Коньман, — с нажимом сказал Роуч. — Такая глупость как раз в его духе.
— И все равно мне это не нравится. Я чувствую, что это не так.
Мальчики были непривычно сдержанны. В обычное время такое происшествие было бы приятным нарушением школьной рутины: мелкие скандалы и маленькие пакости, тайны и драки — все это нормально для подростков. Но здесь нечто другое. Переступили некую черту, и даже те, кто никогда и слова доброго не сказал об Андертон-Пуллите, были встревожены и недовольны случившимся.
— По-моему, он малость того, правда, сэр? — сказал Джексон. — Не в смысле, что псих, но и не совсем нормальный.
— Он поправится, сэр? — спросил Тэйлер, сам аллергик.
— К счастью, да.
Мальчика еще держали дома, и, насколько известно, у него все прошло.
— Но это могло кончиться трагически.
Последовала неловкая пауза, мальчики переглядывались. Мало кто из них встречался со смертью, лишь изредка у кого-то умирали собаки, кошки или дедушки с бабушками. Мысль о том, что один из них мог на самом деле умереть — на глазах у всех, в собственном классе, — вдруг по-настоящему испугала.
— Наверное, это был несчастный случай, — сказал наконец Тэйлер.
— Я тоже так думаю.
Я надеялся, что это правда.
— Доктор Дивайн говорит, что, если надо, мы можем получить психологическую помощь, — сказал Макнэйр.
— А вам правда нужна помощь?
— А можно будет уйти с уроков?
Я посмотрел на него и увидел, что он ухмыляется.
— Через мой труп.
В течение дня волнение все усиливалось. Аллен-Джонс был чрезмерно активен; Сатклифф — подавлен; Джексон все время спорил; Пинк сидел как на иголках. К тому же было ветрено, а из-за ветра, как известно каждому учителю, классы становятся неуправляемыми, а ученики — возбудимыми. Двери хлопали, и окна тоже. Одним махом ворвался октябрь, и вдруг наступила осень.
Я люблю осень. Напряжение, рык золотого льва на задворках года, потрясающего гривой листвы. Опасное время — буйная ярость и обманчивое затишье; фейерверк в карманах и каштаны в кулаке. Осенью я ближе всего к тому мальчику, каким был, и ближе всего к смерти. «Сент-Освальд» в это время очень красив: золото в липах, башни завывают, словно глотки.
Но в этом году прибавилось кое-что еще. Девяносто девять триместров, тридцать три осени, половина моей жизни. В этом году триместры стали тяжелым грузом, и я начинаю подумывать, а так ли уж неправ Бивенс. Уход на пенсию не обязательно смертный приговор. Еще один триместр, и я отмечу «сотню», на этой ноте не стыдно уйти. И потом, все меняется, как и должно быть. Только я слишком стар, чтобы меняться.