Когда мы с Торгримом вернулись в дом, Кари лежал на своём месте, под одеялом, и притворялся, что спит. Может быть, утром он решит, что ему приснилось. И будет так думать, пока не заглянет в сарай.
Торгрим уснул, а я долго ещё смотрел на продымленные стропила, едва освещённые очагом. Мне опять вспоминалась придуманная поездка в Скирингссаль. Но теперь всё это выглядело таким мелким и глупым в сравнении с творившимся наяву. Я спросил себя, знала ли Асгерд, кому зашивала рубашку. И решил, что скорее всего нет, но это не имело значения, ведь я-то не собирался ничего ей говорить.
Торгрим всё же зря посчитал нашего Кари глупцом. Теперь я думаю, до утра Поединщик на многое успел взглянуть иными глазами. Когда мы пришли в сарай, он уже вовсю стучал топором возле правой стороны корабля. Хёгни ярл с удивлением посмотрел на него и на то, как изменились оба борта. Кари объяснил почти весело:
– Я решил переделать шпангоуты так, как посоветовал Торгрим.
Тогда оглянулись на Торгрима. Но Торгрим промолчал. Он разводил огонь, чтобы варить смолу и размягчать еловые корни. Промолчал и я. Мы трое ни о чём не договаривались друг с другом, но о случившемся ночью не обмолвился ни один.
Между тем жизнь в доме продолжалась как прежде. Женщины ставили пиво, привязывали камни к нитям ткацких станков, кроили и вышивали одежду. Надо было делать и мужскую работу – охотиться. Мальчишки ходили в лес, устраивали силки, били тупыми стрелами осторожную птицу. И мы, воины, всякий день становились на лыжи. Иногда к вечеру волокли домой оленя или лося. А чаще выходили на лёд, сковавший фиорд от одного берега до другого, и долбили в нём лунки. Подо льдом ходила жадная зубатка, большеголовая треска и жирная сельдь. Зима выдалась холодная, и лёд был надёжный. Только одно опасное место подстерегало рыбака: там, где в фиорд впадала быстрая речка. Возле её устья лёд оставался непрочным даже в самый сильный мороз. Но все это знали, и в ту сторону никто не ходил.
Борта моего корабля поднялись уже до самого верха. Гладкие доски красиво находили одна на другую. Третью сверху сделали толще всех остальных. Кари прорезал в ней отверстия для вёсел – гребные люки. Скоро будет настлана палуба и поставлены скамьи. Мы сядем на них и будем грести. А у берега, на ночлеге, снимем скамьи и натянем над палубой просторный шатёр…
Каждый уже знал, на какую скамью сядет. И вытачивал для гребного люка круглую крышку, украшая её узором, кому какой был по душе.
Я знал, что иные строители предпочитали скреплять бортовые доски заклёпками: так быстрей. Но Кари сказал мне, что это не от большого ума. Если корабль сшит еловыми корешками, его борта легко гнутся под ударами волн, и самый лютый шторм их не сломает. Такое судно кажется Эгиру мягким, словно морской зверь, покрытый жиром и мехом. И море не трогает его, принимая за своего.