Потом Джон отошел от окна, снова прошелся по комнате, сунул в рот сигарету. Так, нужно сесть и успокоиться. Ничего не случилось, и ничего не произойдет впредь. Джон просто рассыпался на осколки, но следует вновь себя собрать и обрести целостность. «Через несколько часов граф сообщит мне то, что я уже знаю, – думал Джон. – Это ничего не меняет. Граф желает и совершенно нормально, что…» Здесь Готфрид пресек себя. Ибо даже в мыслях страшился произнести имя, страшился потери собственной тайны, нравственных переживаний. Он понимал, что в глубине его «Я» разворачивается конфликт, трагедия, в мыслях он стремился к абсолютному и беспредельному, к этой женщине.
Он снова подошел к окну и будто впервые увидел небо, резкий солнечный свет, миссис Уиллис в бежевой накидке, завитую и чинную, медленно прогуливающуюся по садовой дорожке с болонкой на поводке, Ричарда, который воспользовался ее сентиментальной отвлеченностью и с наслаждением шагал в белых носках по только что вскопанной садовником клумбе, увидел ветер и стремительно бегущие в прозрачной сфере облака. Джон выдвинул ящик стола, взял ключ и быстро вышел из комнаты.
Спустя час Джон открыл черную резную дверь. Кабинет графа был залит солнцем, на люстре девятнадцатого столетия посверкивали грани. Граф Генри поднял глаза от книги и улыбнулся. Среди мебели в стиле «русский жакоб» он выглядел наиболее внушительно и в то же время вид его располагал к себе. Джон окинул взглядом морские пейзажи, присутствующие здесь, снова задержавшись на картине Боголюбова.
– Прошу вас, мистер Готфрид, – громко сказал граф. – Входите, прошу. Я зачитался одной любопытной книгой. Могу смело рекомендовать вам.
Джон опустил глаза на обложку, не запомнив ни автора, ни названия книги.
Корреспонденция лежала на столе, Готфрид без улыбки, скрестив на груди руки, отвечал на вопросы графа, и очередной конверт, вскрывался крупными холеными пальцами.
Джон поклонился и вышел, воображая себя еще в кабинете. Наконец он осознал, что стоит на лестнице с хищно мерцающими клинками. Он понимал, что был сегодня не на высоте. Но самым смешным оказался финал.
– Что это? Любопытно! – сказал граф, поднося к глазам голубой конверт и рассматривая иностранный штемпель.
– Это письмо от графини! – воскликнул он напряженным, дрогнувшим голосом.
И Джон залился краской как идиот! Он резко повернулся и побежал вниз. До вечера он просидел в библиотеке с сочинением Платона в руках, не выйдя даже к обеду. Когда стали меркнуть витражи, рисунком повторяющие витражи собора Парижской Богоматери, Джон понял, что наступает вечер. Несколько раз трезвонил телефон. Молодой слуга Жозеф, говорящий с мягким французским акцентом, подходил к нему с аппаратом. Джон исподлобья смотрел на это досадное достижение современной цивилизации, и Жозеф, опустив на рычаг трубку, удалялся бесшумно, как призрак.