– Загадки северного сфинкса не были слишком сложными, – пожал плечами брильянтовый маркиз.
"Вставать или рано?" – думал Джулио, скульптурно склонив голову к колену.
– И последнее, граф. – царица нежно посмотрела на макушку рыцаря. – В России не все столь снисходительны, как императрица. При крупных ставках головой валета всегда пожертвуют в угоду королю. – и вновь протянула руку. – Остальное вам объяснит князь Куракин.
Джулио вторично поцеловал пухлую, душистую кисть.
"Пахнет Азией, – подумал он. – И только одна ошибка. Валет почтет за честь сложить голову за своего короля".
На следующий день после встречи в парке Каподимонте Екатерина Васильевна Скавронская проснулась ранним январским утром, в тот самый миг, когда лошади тронули от почтовой станции Неаполя, увозя Джулио в Чериньолу.
Удивившись раннему пробуждению, она потянулась, защемив между ног обе руки, и издала звук, похожий на тонкое "уй-й-й-й". После чего обеими же руками смяла грудь так, что Павел Мартынович, когда бы увидел, лишился чувств от подобного обращения с ценностями.
Катя, перевернувшись на живот, подсунула обе руки под подушку и, погрузившись в мягкое одной щекой, стала смотреть сквозь ромбики переплета на оконом стекле.
Холодный ночной воздух, потревоженный первыми лучами солнца, еще не видного за Везувием, нехотя раставался с буйной зеленью олеандров и, сердито шевелясь в ветвях, начинал волнистыми пластами подыматься в небо. Небо, подернутое сонной белесой дымкой, уже проглядывало кое-где синими просветами, словно моргая впросонках и не решаясь во все глаза взглянуть на дремлющую землю.
Если в такое утро распахнуть окно – с воли дохнет головокружительная смесь зимы, моря, пьяного аромата цветущих бугенвилл и лета; и если не удержаться крепко рукой за оконную раму – гарантирован краткий волшебный обморок.
Катя осторожно встала и, словно боясь спугнуть утренний туалет природы, подкралась босиком по ковру и растворила окошко.
Через полчаса графиня построила в гостиной прислугу.
– Ремонт! – сказала она.
Хромой дворецкий – герр Гюнтер Жемайтис – еще никогда не видел Екатерину Васильевну в таком естественном виде, в таком пеньюаре и в такой ажитации.
– Путте люпезны, – сказал он, аптекарски оглядел хозяйку сквозь полупрозрачный шелк и замолчал.
Словом, на Катю нашел энергический стих.
Павел Мартынович проснулся, когда из-под него вытаскивали диван с валиками в виде русских ватрушек.
– Папа, подъем! – сказала Катя, засучивая рукава пеньюара. – Я хочу новую мебель. И мне надоел на стенах ваш дурацкий зеленый штоф. Где вы такой сыскали?