Никто больше не проронил ни звука. Молей повернулся на каблуках и, не разжимая рта, бросил судье и Эллери:
— Пойдемте, джентльмены.
* * *
Разрозненной вереницей они поднялись наверх, каждый занятый своими мыслями. В коридоре, напротив комнаты миссис Констебль, они увидели двоих поджидающих мужчин в униформе; у их ног лежали уже знакомые, зловещего вида носилки. Криво усмехнувшись, Молей открыл дверь, и все последовали за ним.
Коронер только что вернул на место простыню. Распрямившись, он бросил сердитый взгляд на вошедших. На кровати бесформенной грудой возвышалось тело. На простыне были пятна крови.
— Ну как, Блэки? — спросил Молей.
Костлявый коронер подошел к двери и что-то бросил ожидающим снаружи. Они вошли и, опустив носилки на пол, повернулись к кровати. Эллери и судья инстинктивно отвернулись.
Когда они обернулись снова, кровать была уже пустой, тело лежало на носилках, а санитары вытирали пот с бровей. Никто не проронил ни слова, пока не унесли носилки.
— Итак, — сердито начал коронер; на его впалых щеках горели красные пятна. — Черт бы вас побрал, вы что, считаете меня волшебником? Она мертва, и все. Умерла в результате падения. Если хотите знать, сломала спину и, кроме того, слегка повредила голову и ноги. Черт! От ваших пташек меня просто тошнит.
— Что тебя так нервирует? — проворчал Молей. — Ни тебе пулевой раны, ни ножевой — ничего такого ужасного!
— Ну да!
— Это хорошо, — произнес Молей медленно, потирая руки. — Это важно. Все проще простого, джентльмены. Миссис Констебль оказалась перед лицом пропасти — со своей любовной интригой, умирающим мужем и обывательской моралью женщины среднего класса. Она не захотела обратиться к своему муженьку, дабы все тихо уладить, а у нее самой не было ни гроша. Поэтому, как только она узнала от меня, что ее письма и все остальные документы отосланы мне — черт, как нехорошо получилось! — она воспользовалась единственным выходом, который нашла для себя.
— Вы хотите сказать, что она совершила самоубийство? — спросил судья.
— Попали в яблочко, ваша честь.
— Хоть раз, — буркнул коронер, закрывая свой ужасный саквояж, — вы говорите дело. Именно так я и считаю. Нет никаких физических следов насилия.
— Вполне возможно, — согласился судья. — Эмоциональная нестабильность, весь мир рухнул у нее на глазах, критический возраст для женщины... да, да, такое вполне возможно!
— Кроме того, — со странным удовлетворением в голосе произнес Молей, — если Роза говорит правду — а она, несомненно, говорит правду, — то это не могло быть ничем иным, кроме как самоубийством.