Посты, расположенные на околицах, были в образцовом порядке.
Дозорные не спали, исправно неся за плечами тяжелые, заржавевшие от старости ружья. Они зорко смотрели в голубую метель, часто и без нужды окликая полную и торжественную тишину зимней ночи.
Утром отряд двигался опять.
Скакали всадники, громыхали пушки, впереди на сером аргамаке ехал Арапов, а сзади - два приближенных. Один переводчик с татарского, угрюмый, тонкий, красивый юноша, полурусский, полутатарин, другой уже пожилой, неразговорчивый, с лицом, обезображенным рубцами, с руками, убранными в рукавицы, - на правой руке у него не хватало трех пальцев. Сам царь называл его то графом, то сватом, то просто Егорычем.
Егорыч ехал неторопкой рысью, сосредоточенный и одинокий. Из всех пушкарей, всадников и пехотинцев он был самый молчаливый.
А впереди полка билось, как птица по ветру, облегая тонкое дерево, радужное, обитое золотыми позументами полковое знамя, старое голштинское знамя, принадлежавшее некогда полку Петра Федоровича и сменившее Петербург на дикие киргиз-кайсацкие степи.
VI
Войска ехали в полной готовности.
Впереди артиллерия, за ней конница, за конницей - тяжелая и медлительная пехота. На последней остановке сызнова пересматривали оружие, зарядили пищали, начистили клинки шашек, перебинтовали распухшие ноги. Ехали теперь медленно, высылая вперед дозорных.
Дело в том, что на 30-й версте от Самары раскинулся обширный - в несколько сот дворов - городского вида поселок, не поселок, вернее даже, а небольшая захолустная крепость, укрепленная деревянной стеной и пушками. Населена эта крепость бывшими крепостными, среди которых попадалось много отставных гвардейцев, в былые годы отбывавших солдатчину в Петербурге. Этой крепости Арапов опасался особенно. За день до последнего перехода он опять не спал всю ночь и разговаривал с Егорычем.
- Нет, не сдадут станицы, - говорил он, - солдаты лбы медные, им был бы хлеба кус да водки чарка, они и за нее душу черту отдадут.
Егорыч молча курил трубку.
- Без боя не пройти, - сказал Арапов и покосился на Егорыча. - Хорошо, если там только одна инвалидная команда, а если туда еще Балахонцев со своими войсками пошел!
Егорыч посмотрел на атамана слезящимися, красными глазами.
- Не пошел, - сказал он, не вынимая трубку изо рта. - А пошел, так не пустили. Как ты солдата плохо понимаешь. Солдат, он тоже не дурак, ему своя шкура завсегда барской дороже. Солдат, если кто понять может, для нас самый удобный человек, его уж учили, учили, да и бросили. И генералы учили, и господа учили, и купец учил, и наш брат - ефрейтор учил, утюжили, утюжили его, теперь он самый умный человек на Руси.