- Не в скорби, а в радости - жизнь. Почтя полезным, я прочитал из Евангелия и Апостола, да укрепитесь. Смотрите, какой свет! - обвел он Евангелием над могилкой и - к небу.
Даринька была утешена. Шла с батюшкой впереди, он что-то говорил ей. Виктор Алексеевич узнал от дьячков, что батюшка очень почитаем, академик. Понял, что умирить надо, потому и чтил от Евангелия и Апостола, хотя сие на панихиде и не положено. Все жалеют его: на сих днях уезжает на Валаам, в монашество. Давно овдовел, а этой весной скончался от чахотки единственный его сын, оканчивал обучение в академии.
- В мире, в мире…- сказал батюшка, прощаясь,- храните свет в вас и другим светите.
- Какой он проникновенный,- сказала Даринька,- все умирил во мне, будто все мои скорби знает. На Даниловское кладбище,- велела она кучеру.- А завтра к отцу.
Виктор Алексеевич пробовал возражать: нельзя так утомляться.
- Не утомляться, а успокоиться,- сказала она.- Как хорошо, что мы сегодня поехали, он завтра служит последнюю литургию здесь, едет на Валаам. Одно его слово все во мне просветило…
- Какое же слово?
- После, не здесь.
Даринька не помнила, где могила, не знала и теткиной фамилии. Виктор Алексеевич знал из справки: Капитолина Неаполитанская. Искали по книгам; под 68-70-м годами: Дариньке помнилось, что хоронили летом,- купили ей монашки для утешения красной смородины. Старичок конторский подумал… «Смородина в июне поспевает». Нашли, в июне, «Неаполитанская Капитолина…» - по смородинке и нашли. Цел был и крест, и надписание. Отслужили панихиду и оставили денег - посадить цветы и держать все в порядке.
Чтобы развеять «кладбищенское», Виктор Алексеевич уговорил Дариньку пообедать на воздухе где-нибудь: шел третий час, с утра ничего не ела. Самое лучшее- у Крынкина, на Воробьевке.
ПОБЕЖДАЮЩАЯ
От Крынкина открывалась вся Москва: трактир стоял на краю обрыва. После обеда прошли в березовую рощу. День был будний, гулявших не встречалось. Тишина рощи напомнила Дариньке Уютово.
- Столько там дела, о многом подумать надо…
- О чем тебе думать!..- сказал Виктор Алексеевич.
- Как - о чем?.. Сколько ты говорил про жизнь - надо решить, обдумать. И мне надо.
Он согласился, дивясь, как она помудрела, какие у ней теперь новые, думающие глаза.
Они услыхали в глубине рощи протяжный, резкий выкрик и за ним чистые переливы, будто флейта.
- Иволга…- сказала Даринька,- будто водичка переливается. Еще с богомолий помню, иволга дольше всех поет, последнюю песенку допевает лету…
- Да…- вспомнил он,- какое «одно слово» священника?..
- Я это и раньше знала, но никогда так не разумела. Нельзя убиваться, что могилка чуть не пропала, у Господа ничего не пропадает, все вечно, есть! Даже прах, персть… все в призоре у Господа. Для земных глаз пропадает, а у Бога ничего не забыто. Как это верно! Даже я все храню в себе, что видела, все ж и в о е во мне!.. Помню, маленькая совсем была, увидала в садике первые грибки-шампиньоны… и вот сейчас их вижу, даже соринки вижу… А для Господа все живет, для Него нет ни дней, ни годов, а все - в с е г д а. И в Писании есть… «Времени уже не будет, и тогда все откроется».