Их гимнастерки, задубевшие от пота и грязи, рвались в клочья. Сердце захлебывалось от нехватки кислорода, глаза вылезали из орбит. Они этого не чувствовали: организм бросил все резервы на решение одной задачи — уйти от преследования. И они не видели быстрые фигуры в зеленых беретах, молча кинувшиеся в погоню. Да им и не надо было видеть: они знали, что за ними гонятся. Кровь взрывалась в ушах, и за этими залпами они не слышали рева вертолета, поднявшегося за деревней и мчавшегося на них, наклонив нос, как гончая, поймавшая след. Они видели только спасительный частокол тростника на вершине холма, приближавшийся с каждым прыжком, и успели первыми. В последний раз мелькнули за стволами выцветшие гимнастерки и исчезли. Преследователям достались только две незаряженные винтовки с императорскими хризантемами на ложах.
— Паршивые макаки! — сержант Вестуэй с досадой пнул тупоносым ботинком ни в чем не повинный цветок, разметав его лепестки по траве. — А вы еще лезли в бутылку, что они не чуют нас по запаху! Да я уже, слава богу, двадцать лет жарюсь на этом солнце, а оно погорячее, чем у нас на Миссисипи. И здешних азиатов знаю лучше, чем вы свои клоподавки, на которых пытаетесь выстроить слова по ранжиру, как новобранцев в строю. Держу пари, что, может, они и люди, конечно, только другие. Не такие, как белые. И похуже даже негров, это уж точно. Так скакать в гору — да ни один черный на это не способен!
Эту свою гневную тираду бравый сержант Леонард Вестуэй, родившийся на берегах Миссисипи, адресовал двум журналистам — Юджину Бедворту и Ричарду Брауну. Первый недавно окончил университет и начинал свою карьеру в Ассошиэйтед Пресс на минимальной репортерской ставке — пятнадцать тысяч долларов в год. Второй, старый газетный волк, сменил на своем веку немало изданий. Сейчас он окопался в провинциальной «Оклахома стар», получая как ведущий обозреватель сорок две тысячи. Эта газета, перейдя в руки оборотистого дельца, быстро набирала влияние. На нее уже иной раз ссылались политические деятели. Вот уже два дня сержант, малость поотвыкший, как он сам говорил, от столичных штучек, устраивал себе развлечение: беззлобно подшучивал над репортерами — над их костюмами, совершенно не приспособленными к местному климату, над их портативными пишущими машинками, которые он упорно называл клоподавками, над ярким галстуком Бедворта, над трубкой Брауна, чашечка которой была сделана в виде цветка лотоса. А главное, над случаем, соединившим вместе этих трех совершенно разных людей.
Наверное, нет в человеческом бытии явления более загадочного, чем случай. Непредсказуемое стечение обстоятельств, непреднамеренное совпадение действий во времени и пространстве — и судьба человека делает крутой зигзаг, заставляя его совершать поступки, которые он никоим образом не планировал ни в ближайшем, ни в отдаленном будущем. А последствия этих поступков, распространяясь на окружающих, словно волны от брошенного в воду камня, направляют и их мысли, и их действия. И последствия этих последствий… Недаром блистательный Дюма считал всю историю цепью случайностей, не замечая, что в такой трактовке уже изначально заложена историческая закономерность. А философы от седой древности до наших дней ломают головы, стараясь отыскать те закономерности, следствием которых является случай.