И чувствовал я себя, как оплеванный. И было горько за себя и за них, родимых. Пароксизмы отчаяния волнами накатывали на меня, угнетали сознание, проступали застывшей в глазах гиблой тоской, понуждали к уединению. Я вышел за калитку и тупо уставился на гладь воды, на лодку, уходящую к противоположному берегу Кесьмы, — должно быть, в магазин чалит, родимый, — на просторно раскинувшиеся плесы, на зеленый островок посреди реки, на сливающиеся с горизонтом верхушки деревьев, и смотрел всё дальше и пристальнее. И видел историю нашей страны. Заблуждался классик марксизма, утверждая, будто положение, когда «верхи не могут, а низы не хотят», неизбежно предвещает революционную ситуацию. Да ничего подобного! И эти немощные верхи и ничего не желающие низы прекрасно уживаются и дополняют друг друга, составляя единое и неделимое целое. Нет, всю эту махину недомыслия снизу не поднять. А потому быть этой катавасии вечно. «И чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы», надо запастись личным мужеством и терпением. Это всё, что я могу посоветовать.
Ну, будет, будет, утрите слезу. Где ваше личное мужество? Может, не всё так плохо. Давайте-ка попробуем по-другому. Сверху. Напрягите всю мощь своего воображения, смените позицию и попробуем еще раз, но теперь уже сверху. Благо кое-какие условия для этого худо-бедно, но созрели. Хотя должен сразу оговориться, что путь этот тернист и малоизведан. Ведь однажды уже Екатерина II пыталась своим Наказом изменить принципы русского законодательства на почве философски-либеральных умствований европейской литературы середины XVIII века. Наказ Екатерины по тем временам был настолько либеральным, что от него шарахались даже ее приближенные. Граф Никита Панин — дипломат, человек прозападных взглядов, — услышав однажды от Государыни про то, что до сих пор Россия жила с чуждыми ей нравами, которые следовало бы переделать на европейский лад, а крепостной, строго говоря, не кто иной, как персона, не поверил собственным ушам, лишь озадаченно почесал сползший набок напудренный парик; придерживая полы бархатного камзола, расшитого галунами по последней парижской моде, граф сей же миг без оглядки бежал от нее прочь, оглашая тишину царских покоев истошным воплем: «Окстись, матушка, Бог с тобой!» Как указывает историк С. Ф. Платонов, — «эти принципы, с одной стороны, были в высшей степени либеральны, потому что взяты из либерального источника, а с другой стороны — совершенно чужды русской жизни, потому что слишком либеральны и выросли из условий нерусской общественной жизни, и должны были удивить русское общество и либерализмом, и несоответствием национальному быту». Они и удивили, да так, что еще до ознакомления русского общества с содержанием Наказа, избранные Екатериной «разномыслящие» цензоры вымарали из него три четверти оригинала по причине расхождений с русскими нравами. Ну что вы хотите? Наивняк! Святая простота! Одним словом, София-Фредерика-Августа Анхальт-Цербстская! Что с нее взять!