— А что это за памятник? — спросил я. — Целый день болтались по городу и вроде никаких памятников не видели, не считая того, что на центральной площади, за портом. Даже странно.
— Проходишь вверх по главной улице, — принялась объяснять Наташа, — поворачиваешь за салоном моды направо и уже дальше идешь всё время прямо, сначала вдоль парка, потом до магазина женских шляп, там сворачиваешь еще раз направо и сразу же оказываешься перед обувным магазином, а чуть ниже, к морю, этот самый памятник.
— Только это памятник не героям Гражданской войны, а всем жертвам войны в Испании в период с тридцать шестого по тридцать девятый год, — педантично уточнила Марина.
Я подумал, что Марина, вероятно, ошибается. Как это так — всем жертвам Гражданской войны, или, по аналогии с нашей Гражданской войной, — и красным и белым, что ли? Решив устроить сегодня разгрузочный день, я предложил Мирычу после ужина еще раз прогуляться по городу.
Стоял тихий и звездный вечер. Жара спала. Мы медленно шли в указанном Наташей направлении. Прохожих почти не было. Только перед входами в кафе сидели за столиками люди, попивая пиво и благодушно покуривая.
Вскоре мы действительно вышли к этому памятнику. Он представлял собой довольно авангардистское нагромождение металло-гранитных конструкций, омываемых откуда-то сверху, будто потоком слез, струями воды. Подсветка была слабой, поэтому в сумраке наступавшей ночи памятник казался единым монолитом, и сохранился он в моей памяти в виде общих очертаний, лишенных смысловых деталей и запоминающихся подробностей.
Но тогда я смотрел на это монументальное сооружение и никак не мог взять в толк — в чем заключался скрытый замысел авторов? Передо мной обрывками проносились кадры старых кинохроник, эпизоды фильмов, вспоминались книги… «No pasaran!» — упрямо вертелось у меня в голове. Плечом к плечу с республиканцами ведут тяжелые позиционные бои с превосходящими силами противника интербригадовцы. Вот Мате Залка, он же генерал Лукач, склонился над картой боевых действий. Вот Хемингуэй, оторвавшись наконец от созерцания кровавой услады в «Фиесте», пишет «По ком звонит колокол». Вот Пикассо, спалив свою очередную женщину, создает антимилитаристский шедевр «Герника». Вот отправляют испанских детей теплоходом в Россию… Может, Марина и в самом деле что-то перепутала. А если нет? Наверняка этот памятник не мог быть установлен ни при жизни каудильо, ни после его смерти при условии сохранения в Испании тоталитарного режима правления. Похоже, современные испанцы относятся к самим себе так, словно политическое общество, которое они представляют, настолько далеко ушло вперед, что воспоминания о Гражданской войне уже больше не будоражат их память, и это позволяет им относиться к собственной истории с философской беспристрастностью и всепрощением.