…Плоскодонный катер с шипением врезался в песок. Я наблюдал за ним уже минут пять, как только понял, что он явно двигался к острову. Я прислушивался к себе, радуясь и печалясь новой галлюцинации. Тепловой удар, вернее, солнечная затрещина, плюс кора, которую жевал постоянно, – вот вам и радость искаженного бытия.
Потому я не удивился, когда на бережок спрыгнула галлюцинационная Мария. Я сидел, подпирая спиной пальму. Мне нравилось скоблить ногтями щетину – она производила неведомый для этих мест трескучий шорох. Этим я как раз и занимался.
– Ты похудела, – заметил я, когда она наклонилась. Смуглое от загара лицо, в расширенных глазах – ужас, жалость и черт знает какие еще эмоции.
– Вставай. Пошли в катер. – Голос без сантиментов. – Ты в состоянии?
Я медлил, усмехаясь. Это действительно была Мария. Сексуальные шортики, топик, сиси вразлет.
– Или ты, может, обзавелся здесь папуаской?
Она с сомнением посмотрела на мою треуголку, которая лежала рядом, и на юбочку из пальмовых листьев.
– Мне надо переодеться.
Парадное черное трико я прятал в кустах.
Она уселась на переднее кресло, я – позади. Протянула мне большую бутылку минеральной воды. Молчаливый таец выжал маленькой ступней педаль, двигатель взревел, катер резко повернул, так, что меня отбросило к борту. Ее спина напряглась, она ждала, когда я спрошу, куда меня везут. Я пил воду, а она не понимала, что мне все равно, кроме моей жажды. Чтобы понять это безразличие, не надо спать в чистой постели и питаться нормальной пищей, не надо чистить зубы, обдумывать планы на завтра, на месяц и неделю вперед, не надо наслаждаться морскими купаниями и солнечными ваннами на молочном песочке.
В конце концов я почувствовал, что мое наглое молчание стало ее раздражать. «Ну, спроси, спроси, отчего я все молчу!» Она действительно бросила на меня взгляд, но не раздраженный, не заинтересованный, а требовательно-собственнический. Как на раба, от которого ждут чего-то особенного – под стать цене, заплаченной за него. Тут катер врезался в волну, Марию обдало брызгами. На скорости нас бросало, как на самой распоганой российской дороге. Солнце сверлило макушку, ветер сдувал капли пота, чертов остров потух, расплавился, канул за горизонтом, как намокшая коряга. И хоть я и истосковался по человеческому общению, продолжал хранить сугубое молчание. Для меня оно было не просто драгметаллическим, а хитрой уловкой. Женщина – существо более языкоподвешенное, и ей длительное молчание приносит гораздо больше мучений, чем среднестатистическому мужику.
Мария еще раз обернулась, ее лицо блестело, черные пряди сочились водой океана. Она встала, закинула длинную ногу за спинку сиденья, шортики затрещали под выпуклостями, катер подкинуло, я еле успел подхватить. Мария рухнула на меня – стало быть, заскучала. Эта незапланированная близость стоила многого: голова моя загудела, и все остальное тоже. Я не выпускал ее десять минут, она отбивалась, слегка встревожившись. Но потом затихла, как рыба в усыхающей луже. Она даже сказала, что ей нравится все шершавое – мои губы, борода с усами. И все остальное тоже. Она сообщила также, что от меня пахнет первобытным дикарем, а потом, отстранившись, спросила: