Что верно, то верно, подумал Константин Карлович, разве он имеет право поддаваться сейчас неприязни, когда от него, возможно, зависит жизнь Пушкина. В конце концов плевать ему и на Дантеса и на Геккерена. Он должен думать о Пушкине, и только о нём. Это его святой долг.
- Барон чувствует себя не совсем плохо - пустяк! - а господин Пушкин очень плох, - сказал д'Аршиак по-русски, тщательно подбирая слова. В его голосе было сочувствие, и Данзас подумал, что француз, наверное, добрый малый. - Не все ли равно, кому принадлежит эта карета? Главное - что она к вашим услугам, господин Данзас. В ней вдвоем не тесно. Она на упругих рессорах, и господин Пушкин не будет чувствовать толчков. У господина Пушкина сильное кровотечение. Он может истечь кровью. Ему необходим срочно доктор. Я хочу, чтобы вы поняли меня правильно.
- Я правильно вас понял, господин виконт.
- Итак?
- С благодарностью принимаю ваше любезное предложение.
- Вот и отлично!
- Но одно непременное условие…
- Какое же?
Данзас посмотрел в сторону Пушкина, который, закрыв глаза, сгорбившись сидел в санях, и сказал:
- Пушкин ни в коем случае не должен знать, чья это карета.
- Разумеется, - кивнул д'Аршиак. - Я понимаю, насколько господину Пушкину это было бы неприятно. Но учтите, что на дверцах кареты герб барона Геккерена. Господин Пушкин может обратить внимание на герб.
- Я постараюсь, чтоб он его не заметил.
- Ну что ж, тогда дело за вами, - сказал д'Аршиак и отошел к Дантесу.
Данзас сказал Пушкину, что отыскал карету.
- А чья она?
- Наёмная, - со спокойной совестью солгал Константин Карлович. - Тебе в ней будет покойнее. Согласен?
- Пожалуй.
У Пушкина было серое осунувшееся лицо. Глаза лихорадочно блестели.
«Совсем плох», - подумал Данзас.
Дверца кареты была предварительно распахнута, и Пушкин герба не заметил. Несмотря на уговоры Данзаса, он перешел в карету сам, Константин Карлович только поддерживал его под локоть. Сейчас он совсем не походил на тяжелораненого.
«Дай бог, дай бог!» - незаметно перекрестился Константин Карлович.
В карете было темно и уютно, пахло кожей и какими-то старыми, давно вышедшими из моды духами. Пушкин втянул ноздрями воздух. Нет, он не ошибся. Точно такими же духами пахло некогда в рабочей корзине бабушки, Марьи Алексеевны Ганнибал. В корзине бабушки маленький Саша прятался от гнева матери и докучливых гувернёров. Здесь его уже никто не тревожил. Это была волшебная корзина. И, уже будучи взрослым, поэт часто жалел, что у него больше никогда не будет подобного убежища, где можно было бы укрыться от светского злословия, клеветы, интриг, кредиторов, пасквилянтов, сплетников и лицемерного покровительства первого жандарма России - Николая…