Рагуши появился в комнате Лашуре такой усталый, что еле держался на ногах. Возраст давал себя знать: даже этот веселый винолюб и первый космический двоеженец, который, казалось, был замешан на материале, неспособном к разрушению в течение сотен оборотов, теперь заметно сдавал.
Жена Лашуре уложила его в постель, и Рагуши тотчас же уснул. Однако и молодой человек, пережив то, что довелось пережить Рагуши, чувствовал бы себя не лучше. Ему пришлось искать заветную ледяную крышку без специального прибора. И нужно только удивляться тем нечеловеческим усилиям, которые он предпринял, чтобы преодолеть бешеные стихии, крутившие космонавта на протяжении двух суток в жестоком водовороте. Он то поднимался вверх, то снова спускался, обследуя каждый квадратный шу океанского льда. И если бы не умение ориентироваться в пространстве, Рагуши так бы и не отыскал комнату Лашуре.
Кроме этой комнаты, Рагуши ничего не знал, но его ничто больше не интересовало — он должен был выполнить долг дружбы. Это было для него самым святым.
Перед тем как заснуть, Рагуши отдал хозяйке крошечную капсулу, в которой помещалась тонкая нитка — письмо Ечуки-отца к сыну. И теперь пятеро фаэтонцев — Коля, Чамино, Лоча и Лашуре с женой сидели у экрана, ожидая голоса с далекой Земли. Когда пришел Эло, пожелавший тоже услышать и увидеть брата, Чамино включил шахо.
Ечука сидел в деревянном кресле — в том самом, которое смастерил ему Коля. Шлем скафандра был еле заметен, он казался светлым кольцом, солнечным ореолом. На плече Ечуки дремал его верный друг — красногрудый какаду.
Коля сразу же заметил болезненную бледность на лице отца, многочисленные морщины вокруг больших глаз, старческую слабость во всей сгорбленной фигуре.
Им ни разу не удалось за это время обменяться нитками, хотя они условливались об этом еще на Земле. Наверное, виноват в этом был сам Николай: он ведь знал, что у Рагуши нет прибора — указателя дороги, но ничего не сделал, чтобы восстановить утраченную связь с космонавтом. Однако Коля жил такой напряженной жизнью, что у него не оставалось ни одной свободной минуты.
Губы Ечуки-отца шевельнулись, послышался приглушенный старческий голос:
— Дорогой мой Акачи! Прошло около десяти земных оборотов с тех пор, как ты вернулся на Фаэтон. Мне трудно представить себе твое лицо — ты теперь зрелый человек. Наверное, исчезли последние следы юношеских черт, которые я еще замечал у тебя, когда мы прощались. Ведь тебе по нашим земным расчетам уже сорок оборотов. Еще трудно мне представить Лочу, ведь я помню ее девочкой. Теперь, наверное, она взрослая женщина — ведь вы ровесники. Я знаю, что вы счастливы, хотя жить вам пришлось не там, где прошло ваше детство…