Фред отрезал кусочек говядины, но не стал его есть. Вместо этого он погладил Флоренс по щеке. Движение было полно нежности и тронуло девушку. Когда он произнес ее имя, все негодование Флоренс улетучилось. Разве можно его не любить, спросила она себя. Конечно, она не тосковала по нему так, как по Эдварду, но ведь любовь бывает разной. Она любила Фреда ровной дружеской любовью и была уверена, что эта любовь выдержит любые испытания.
Девушка улыбнулась и накрыла ладонь, лежавшую на простыне, своей маленькой рукой.
– Ты самая лучшая девушка, ты знаешь это? Даже когда ругаешься на меня. – Почему-то тон Фредди был тоскливым.
– Я расстроила тебя. – Флоренс почувствовала себя виноватой. – И даже не поняла, чем именно. Что тебя печалит?
Виконт покачал головой, убирая руку с ее щеки. Теплый след, оставленный ею, тотчас растаял.
– Я недостоин тебя, дорогая. Ты хочешь связать свою судьбу с жалким, никчемным существом.
– Что за глупости ты говоришь? Никакой ты не жалкий. Разве что немножко пострадал и теперь обездвижен. – Флоренс улыбнулась. – Но с этого момента я буду приглядывать за тобой, и ты скоро поправишься. А мистер Уэст поможет мне заботиться о тебе.
– О да, – протянул Фред и стал еще мрачнее. – Мистер Уэст... он и так заботится обо мне сверх меры. Друг семьи, мой друг...
Флоренс казалось поведение жениха все более странным, но прежде чем она успела спросить, что его заботит, он стряхнул наваждение и прижал ее ладонь к губам, а затем поцеловал каждый пальчик. Конечно, у нее не «встали дыбом все волоски на шее», но так ли это обязательно? Она всего лишь чувствительная дочь викария, а не прирожденная плутовка и жизнерадостная девчонка, как Мэри Вэнс.
Она будет счастлива с Фредом. И этого достаточно.
И как только Флоренс сказала себе это, тяжелый камень, лежавший на сердце, разросся и заполнил собой все ее существо.
Найджела в кабинете не было, вероятно, он снова был у Фреда. Эдвард собирался посмотреть с ним последнюю почту. Хотя это дело не было столь необходимым, он разозлился из-за того, что не застал управляющего на месте. Необходимо было полностью погрузиться в работу, чтобы выкинуть из головы мысли о Флоренс.
Он думал о ней не переставая. С момента того разговора на скамейке прошло уже много дней, а он все никак не мог собраться с мыслями. Казалось, все его существо распалось на сотни мелких осколков, и каждый из них тянулся к Флоренс, как железные опилки к магниту. Почему он тогда так разоткровенничался? Ведь никогда ни с кем он не обсуждал отца, даже с братом. Шок от пережитого потрясения? Или просто пара сочувствующих ушей, так вовремя подвернувшихся для созревшего признания?