— Еремей, как он тебе? — Зуров слегка ущипнул Митю за щеку.
— Смотря для какой надобности ваша светлость намерена сего отрока употребить, — ответил итальянец, разглядывая мальчика.
Тот слушал ни жив, ни мертв. Как это «употребить»? Не съесть же? Тут вспомнилось прочитанное из китайской гиштории про злого богдыхана, который омолаживал кожу в крови младенцев. Неужто?!
— Как для какой? — осерчал князь. — Иль ты не знаешь, отчего я утратил сон и дижестицию желудка? Скажи, годится ли он в посланцы любви?
Над головами просителей вылезла косматая башка давешнего пиита.
— Сиятельный князь произнес слово «любовь»? — закричал стихотворец и замахал листком. — Вот обещанная ода, которую желая бы возложить к стопам вашей светлости и за авторство сих вдохновенных строк нисколько не держусь! Дозвольте прочесть?
Зуров не дозволил:
— Недосуг.
Секретарь взял у пиита листок, сунул в немытую лапищу золотой и замахал на толпу: отодвиньтесь, отодвиньтесь, не для ваших ушей.
Подтанцевал обратно к столику, успев по дороге погладить Митю по голове.
— Не мал ли?
— Глуп ты, Еремей, хоть и слывешь умником. Мал золотник да дорог. А я сразу придумал, вчера еще. — Хитро улыбнувшись, Зуров достал из кармана мелко исписанную бумажку. Велел Мите. — Слушай и запоминай.
Стал читать вполголоса, проникновенно:
"Павлина Аникитишна, mon ame, mon tout ce que j'aime![3] Напрасно вы бежите меня, я уже не есть тот, который был. Не беспутной ветреник и не любитель старушьего плотолюбия, каким ты, верно, меня мнишь, а истинный Вертер, коему от нещастныя страсти неутоления жизнь не мила, так что хоть пулю в лоб или в омут головой. А чувствительнее всего мне то, что смотреть на меня не желаешь и когда мимо твоего дома верхами проезжаю, нарошно велишь ставни закрывать. Жестокосердная! Пошто не бываешь ни в балах, ни на четвертках? Уж и она приметила. Давеча говорила, где моя свойственница, а у меня сердце в груди так затрепыхалось, словно крылья бога любви Амура. И то вам подлинно сказать могу, голубушка Павлина Аникитишна, что я буду не я, естли не стану с тобой, как Амур с Псишеей, ибо вы самая Псишея и есть. Помните сии вирши иль нет? «Амуру вздумалось Псишею, резвяся, поймать, спутаться цветами с нею и узел завязать». Так ведай же, о, Псишея души моей, что узел меж нами завязан волею небес и никоим силам немочно тот узел развязать!
Ton Amour".
Пока читал, прослезился от чувств, промокнул манжетом глаза.
— Ну-ка, премудрый Митридат, повтори. Да гляди, ни слова не выпусти. Сможешь?
Чего ж тут мочь? Митя повторил, не жалко. Светлейший следил по бумажке.