Как умные люди (Достоевский, Вл. Соловьев, Паскаль) могут верить в «черта»? Но если Бог — абсолютное добро в Личности, то почему бы не быть и абсолютному злу тоже в личности?
«Черт» хитер: ему надо быть невидимкою, и он делает смешными тех, кто на него указывает.
Какое же лицо у «черта»? Для тебя твое, для меня мое, для каждого свое.
Что человеку самое страшное? Он сам.
Ты себя жалеешь, как мать больное дитя. Но разбей дитя о камень, и увидишь, что это диаволов щенок.
Что такое «хам»? «Земля трясется и не может вынести раба, когда он делается царем» («Притчи Соломона»). Раб на царстве — хам.
В вечность мук можно было верить, но уже нельзя: тут неверие выше веры.
Дьявол судит нас по злым делам, а Бог — по добрым намерениям: ими рай, а не ад мощен.
II
Люди подлы, люди благородны. Но подлы ли в корне или в корне благородны — это еще вопрос.
Даже самые грубые люди с удивительною тонкостью угадывают, что мы о них думаем.
Я себе кажусь то лучше, то хуже других, но это обман самолюбия; я ни лучше, ни хуже других: я как все.
Легче простить другого, чем себя.
В тщеславии дурная любовь, но все же любовь к людям.
Слава — отрыжка: съедено, переварено — забыто; съедено, не переварено — помнится.
Духовно, как и телесно, в молодости мы лучше видим вблизи, в старости — издали.
Больные и несчастные чувствуют себя виноватыми: если мне плохо, значит, я плох.
Чем больше живешь, тем больнее и радостнее; все глубже забираешь сердцем в жизнь, как плугом в землю.
Боль — всегда рост души или тела.
В уединении приобретаешь, в общении отдаешь теплоту; но отдавай не жалея: чем больше отдаешь, тем больше приобретаешь.
Жизнь — со всячинкой. «Жизнь такова, что нельзя сказать ни того, что она очень хороша, ни того, что она очень дурна» (Софокл).
Я бы вынес все муки жизни, но как вынести грубость жизни?
Когда слышишь разговор на улице, то почти всегда о деньгах.
У дураков — своя логика, с которой иногда и умникам не справиться.
Есть люди с планеты Сатурн, где все тяжелее, чем на земле, — им здесь легко (Катковы — Бисмарки); есть люди с планеты Меркурий, где все легче, — им здесь тяжело (Лермонтовы — Байроны).
Мы считаем время по часам и думаем, что оно для всех одно. Но для каждого человека — свое время, и все времена разные. Современники отделены друг от друга веками. Вот почему так трудно столковаться.
Из записок XX века:
«Наша мысль — отточенная бритва, наша воля — гнилая нитка. С этим жить нельзя; можно только медленно сходить с ума, что мы и делаем».
Сейчас такая же анархия в поле, как и в политике. Террор пола. «Нельзя и надо убить» — нельзя и надо любить. «Еще необходимо любить и убивать» (Бальмонт).