— Он может звать меня как хочет, — сказал Дарвиш и побрел к ванной. — Хватит сверкать на него глазами, Охам, лучше иди сюда. А то как бы мне не утонуть сегодня утром без помощи.
«И кроме того, — тяжело опираясь на одевальщика, принц ухитрился перебросить сначала одну, потом другую ногу через край ванны, — думаю, неплохо, если для разнообразия меня будут называть по имени. И, похоже, черное облако, в которое он себя завернул, наконец испарилось, слава Одной».
После ванны, чувствуя себя если не лучше, то по крайней мере не так близко к смерти, как при пробуждении, принц сидел не шевелясь и наблюдал за вором, пока Охам распутывал его волосы.
— Итак, — спросил наконец Дарвиш, больше потому, что не умел молчать, чем из любопытства, — за чем ты охотился той ночью, когда упал к моим ногам?
Аарон перевел взгляд с узоров света и тени, играющих на потолке, к лицу принца. Почему бы не сказать ему?
— За изумрудом на королевском посохе.
Охам поперхнулся, а Фади на другом, конце спальни едва не выронил из рук блюдо с хлебом и фруктами. Шпион лорд-канцлера, убирающий ванную комнату, навострил уши, дабы не пропустить дальнейших признаний. Принц только ухмыльнулся.
— Я так и думал, что ты явился не за Камнем, поскольку ты не кажешься мне полным идиотом. Изумруд, хм? — Он восхищенно покачал головой. — Зачем?
Аарон сжал губы.
— По личным мотивам, — проворчал он. Фахарра принадлежит ему; память о ней — это единственное, что стоило хранить в его неудавшейся жизни.
— Не хочешь — не говори.
Взяв с поданного блюда персик, Дарвиш начал его очищать.
— Я бы предложил составить мне компанию, — молвил он, пока Фади подбирал упавшую кожицу, — но Карида говорит, что ты еще некоторое время пробудешь на жидкостях. Думаю, она ждет, когда к тебе вернется цвет. — Капля сока брызнула на стену над головой Аарона: Дарвиш жестикулировал с сочным фруктом в руке. — Конечно, ты чужеземец, так что более яркого цвета можно и не дождаться.
Это прозвучало как оскорбление. Направляемые своим королем, жители Ишии привыкли думать, что чужеземцы немногим отличаются от варваров, и относились к ним в лучшем случае с покровительственной терпимостью. Такое отношение намного облегчило Аарону воровскую работу.
— У тебя голубые глаза, — заметил он мягко. Дарвиш вытер подбородок.
— Моя бабушка была с севера. С далекого севера. Договорная невеста.
— Король наполовину чужеземец?
— Выходит, так. — Персиковая косточка полетела за балконные перила. — Но никогда не говори об этом моему возвышеннейшему отцу.
Аарон едва заметно пожал плечами. Он сомневался, что будет говорить хоть что-то королю Джаффару. И если третьему сыну короля, его голубоглазому сыну, так и не удалось понять, что само его существование напоминает королю о том, что он лишь наполовину из той страны, которой правит, страны, которую он старался очистить от других напоминателей, — что ж, это его дело. Вор не намерен открывать ему глаза на правду — ведь говорят же, третий сын слишком слеп, чтобы мог сам это увидеть. Аарона это совершенно не волнует. Неуверенность короля — не его проблема.