Он не ответил, и она снова спросила:
— Ты презираешь себя? Ведь это так вредно.
— Нет, совсем нет, — горячо возразил он. — Для меня естественно любить мужчину. Чувство стыда у меня вызывает только реакция окружающих.
— Понимаю. Могу я говорить напрямик?
— Да.
— Ты домогаешься тех, с кем встречаешься?
— Нет, Сесилия, это совсем не так. Что ты чувствуешь, когда бываешь влюблена? Начинаешь сразу домогаться мужчины?
— Нет. Я могу испытывать к нему симпатию. Чувствовать общность с ним.
Он кивнул.
— Вот именно. Внутренняя связь между мной и другим мужчиной возникает медленно. И осторожно, бесконечно осторожно, в течение долгого времени товарищества и дружбы ты идешь к тому, чтобы другой захотел… жить с тобой.
— Но это в точности как между мужчиной и женщиной! — воскликнула Сесилия.
— Именно так! Посторонний этого не замечает: любовь, внутреннюю связь, интуитивное взаимопонимание между двумя мужчинами.
— Когда же… ты понял, что ты такой?
Она понимала, что слово «такой» здесь мало что выражает, но по-другому она сказать не могла. Она задала этот вопрос в надежде на то, что Тарье все же был прав: что Александр был вынужден, в силу особых жизненных обстоятельств, пойти на это.
Но это была напрасная надежда! Она вступила в брак с какими-то невероятными фантазиями!
Он долго медлил с ответом.
— Я не помню, как с этим обстояло дело в детстве… — неохотно начал он, облокотившись спиной на подушки. — Да и вряд ли об этом стоит говорить применительно к детству. Мы жили здесь, в семье нас было много братьев и сестер, но во время чумы в 1601 году все умерли, кроме сестры Урсулы и меня.
— Наверное, тогда ты был совсем еще не старым? Он улыбнулся.
— Нет, мне тогда было шесть лет.
Наконец-то она узнала! Значит, теперь ему тридцать один год.
— Бедные твои родители, — вздохнула она. — Потерять всех детей…
— Да. Они потеряли сразу десятерых детей. Поэтому моя мать вела себя истерично с Урсулой и со мной — особенно со мной, потому что я был единственным, кто мог быть продолжателем рода. Нам не разрешали ходить туда-то и туда-то, делать то-то и то-то. Все казалось ей опасным.
Пытаясь найти причину его отклонений, Сесилия не усматривала ее именно в этом: она знала многих чрезмерно опекаемых мальчиков, и все они стали нормальными мужчинами.
— А твой отец?
Александр нахмурился.
— Я смутно помню его. Высокий, дородный мужчина… Нет, не помню. Моя мать часто плакала из-за него. Помню, что в его комнате было много картин. Я не любил входить туда.
— Каких же картин?
Александр поморщился и передернул плечами. Либо он этого не помнил, либо просто не хотел отвечать.