Быстро темнело. Кэйлеб, наверное, все же был прав, и она, действительно, глупа. Она ехала неизвестно куда, с мужчиной, которого совершенно не знала, на лошади, на которой раньше никогда не ездила. Соскользнув на землю, Ханна огляделась вокруг. Именно это место Джеб выбрал для ночлега. Она еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться.
– Чем… чем… я могу помочь? – с трудом выговорила она, удивившись своему охрипшему голосу. И это только после одного дня путешествия. Часто оставаясь одна, она бывало пела и часами болтала сама с собой, и голос у нее совсем не садился, как сейчас. Но она столько пережила за сегодняшний день. Но даже несмотря на это потрясение, ей не следовало доверяться незнакомцу. Уроки Кэйлеба пропали даром для нее.
Услышав ее вопрос, Джеб повернулся и впервые за время их путешествия внимательно присмотрелся к ней. Черт знает на кого сейчас была она похожа: вся в пыли с головы до ног, волосы выбились из-под шляпки.
Вдруг он почувствовал, что возбуждается, глядя на нее. Наверное, он был слишком долго без женщины, раз его организм так отреагировал на один только ее вид. Даже и через сто лет он никогда бы не выбрал ее, чтобы подняться с ней по черной лестнице «Голден Гал» или какого-либо другого салуна.
– Собирайте дрова, – наконец произнес он, видя, что она ждет ответа, но потом засомневался. – Можете это сделать?
Ханна вскинула голову, и накатившиеся слезы вдруг быстро отступили.
– Могу, – коротко ответила она. Неужели он думал, что этим приходилось заниматься Кэйлебу. «Кэйлеб…» – душа ее вновь заныла. Хорошей ли она была для него женой? За целый день она ни разу не вспомнила о нем. Сейчас у нее появилась возможность увидеть окружающий мир, и никто не ограничивал ее. Она может даже научиться ездить верхом.
Покачав головой, Джеб повернулся к лошадям, которых ему надо было расседлать и освободить от груза. Он подумал, что Ханна Барнс никогда и кочерги, наверное, не поднимала. Все чувства мгновенно отражались у нее на лице. На протяжении всего дня он тайком наблюдал за ней. И заметил, что удовольствие или восторг никогда не вызывали улыбки, лишь только немного оживлялись ее голубые глаза и в уголках появлялись небольшие морщинки. Что же, гадал он, заставляло ее сдерживаться и почему за все это время она не проронила ни слова. Возможно, все жены проповедников таковы?