И в заключение приказ: «Буянов, если не уймутся, высечь розгами».
А вечером над романом госпожи Сюзá опять будет плакать.
Сентября 20. Хвалит Аракчеева:
— Человек государственный, — заменить его другим не легко. Больше лиц, нежели голов, а душ еще меньше.
Бранит Пушкина:
— Талант, действительно, прекрасный; жаль, что нет мира в душе, а в голове ни малейшего благоразумия. Ежели не исправится, — будет чертом еще до отбытия своего в ад.
Октября 10. Опротивел мне Китайский домик. Иногда хочется бежать куда глаза глядят от этого милого старика, от любезной улыбки его и прилизанных височков, от белоснежной Катерины Андреевны и благонравных деток, от черешневой трубки (не больше одной трубки в день) и макарьевских цибиков чая, от слезливых романов госпожи Сюзá и писем бурмистру о розгах, и двенадцати томов «Истории», в коих он —
Доказывает нам без всякого пристрастья
Необходимость самовластья
И прелести кнута.
Николай Михайлович, кажется, знает, что я — член Тайного Общества, и душу у меня выматывает разговорами о политике.
— Основание гражданских обществ неизменно: можете низ поставить наверху, но будет всегда низ и верх, воля и неволя, богатство и бедность, удовольствие и страдание. Не так ли?
Я соглашаюсь, а он продолжает:
— Я хвалю самодержавие, а не либеральные идеи, то есть хвалю печи зимою в северном климате. Свободу нам дает не государь, не парламент, а каждый из нас самому себе с помощью Божьей. Я презираю либералистов нынешних и люблю только ту свободу, которую никакой тиран у меня не может отнять…
Я опять соглашаюсь, а он опять продолжает:
— Пусть молодежь ярится; мы, старики, улыбаемся: будет чему быть — и все к лучшему, когда есть Бог. Моя политика — религия. Не зная для чего, знаю, что все должно быть, как есть…
А я молчу, молчу, — мне все равно, только бы отпустил душу на покаяние.
Но иногда кажется, что этот старик, милый, умный, добрый, честный, опаснее самых отъявленных злодеев и разбойников. Если погибнет Россия, то не от глада, труса и мора, а от этой тишайшей мудрости: все должно быть, как есть.
Октября 13. Николай Михайлович любит жить на даче до первого снега. Вот и дождались: сегодня зареяли белые мухи, а к вечеру повалил снег хлопьями и на черную землю опустился белым саваном. Все звуки заглохли, как под мягкою подушкою; только откуда-то далекий-далекий, точно похоронный, доносится колокол.
Сижу у камелька, гляжу на пепел гаснущий и вспоминаю о том, что было в жизни, — как, должно быть, вспоминают мертвые.
Я знал когда-то, что все не должно быть, как есть; я и теперь знаю, что те, от кого я ушел, члены Тайного Общества, правы правотою вечною перед людьми и перед Богом. Белой горячкой, которой больна вся Россия, мне надо было самому переболеть, чтобы это узнать; зато знаю теперь, как никогда еще не знал, что правы они. И пусть все, что делают, — безумство, ничтожество, кровь и грязь: но все, чего хотят, — истина, и сейчас для России иной истины нет, нет иного спасения от буйного бреда белой горячки и от оной тишайшей мудрости: все должно быть, как есть. И пусть их подвиг не свершенье, а только возвещенье, пророчество, но если не будет оно услышано, — погибнет Россия.